Кошмары — это доброта. Я часто вижу кошмары. Все они, как правило, следуют одному и тому же сценарию.
Например, во сне у меня есть кто-то дорогой. Девушка моего возраста. Сон начинается с того, что я теряю её из виду.
Я продолжаю искать её. Она была здесь секунду назад. Она держала меня за руку, я уверен в этом. Она улыбалась рядом со мной. Как только я отвлёкся, как только я отпустил её, она исчезла, словно туман.
Куда она могла деться?
Я спрашиваю кого-то поблизости. Вы не знаете []? (Даже я не могу услышать имя.) Это кто-то важный для меня. И человек отвечает. Я не знаю никакой []. О ком ты говоришь? Будто у тебя есть кто-то важный. Как она может исчезнуть или что-то в этом роде, если она вообще не существовала?
Это не может быть правдой, она точно была здесь, возражаю я. Но сразу после этого я осознаю, что не могу вспомнить имя девушки. Ни других вещей. Я больше не могу вспомнить, как она выглядела, как звучал её голос, как она держала мою руку, ничего.
У меня ничего не остаётся, кроме чувства, что я теряю что-то очень дорогое. Вскоре даже это чувство становится туманным и выскальзывает из моих пальцев, и после пустого мгновения всё исчезает, оставляя лишь ощущение потери.
Есть и противоположный тип. Это может быть дом моих родителей или школьный класс. Люди смотрят на меня с подозрением. «Кто этот парень, зачем он здесь?» — говорят все. Я торопливо пытаюсь назвать своё имя. Но слова не выходят правильно. Я не могу вспомнить своё собственное имя. Когда я делаю паузу и, наконец, выдавливаю что-то, это звучит как имя совершенно незнакомого человека, даже для меня. Другие говорят, что они тоже не знают такого человека.
Тогда кто-то шепчет мне на ухо. [], ты — человек, который не существует. Так же, как и три дочери, которых твоя мать завела, используя Angel, ты просто Заместитель, рождённый изменением памяти в чьём-то мозге.
Все виды основ начинают исчезать. Я теряю землю под ногами и без конца падаю вниз.
Хотя я вёл себя так, как будто это меня не беспокоило, правда о том, что моя мать бросила меня, забыв все воспоминания, должно было продолжать отбрасывать тёмную тень на мой разум.
Когда я просыпаюсь от кошмара, реальность кажется таким предпочтительным местом. По сравнению с теми мирами, в этом мире всё ещё могла быть надежда. Кошмары безопасно мучают меня и заставляют мои глаза увидеть достоинство в реальности (хотя только на несколько минут). В этом смысле кошмары — это доброта.
То, чего действительно следует бояться, — это счастливые сны. Они полностью отрывают ценность реальности от тебя. Когда сны ярко окрашены, именно столько краски отнимается у реальности. Когда ты просыпаешься, ты напоминаешь себе о серости своей жизни. Ты острее, чем когда-либо, чувствуешь отсутствие счастья. Потому что счастье во сне даже не даёт тебе иллюзии, это просто счастье, совершенно не связанное с моим реальным «я».
Очень редко, в счастливом сне, мне удаётся понять, что я во сне. Когда это происходит, я закрываю глаза и закрываю уши, молясь о возвращении в реальность как можно скорее. Если бы я захотел, я мог бы, наверное, стать королём страны снов и делать всё, что угодно, но я этого не делаю. Потому что я слишком хорошо знаю, что чем лучше я себя чувствую в этом мире, тем несчастнее я буду чувствовать себя в том мире.
В кошмаре девушка, которую я потерял из виду, внезапно оказывается рядом со мной. Она пристально смотрит на меня и говорит: «Почему ты это сделал?» Она наклоняет голову в сторону. «Если бы ты попросил, я могла бы дать тебе всё, что ты хочешь». Даже если я закрою глаза и закрою уши, я всё равно чётко ощущаю её облик и голос. Во сне можно видеть вещи с закрытыми глазами и слышать вещи с закрытыми ушами.
Это потому, что я житель реального мира, отвечаю я без слов. Если я хочу продолжать жить там, мне нужно сохранить там столько красок, сколько я могу управлять. Так что я не могу тратить здесь цвет для тебя.
Она улыбается грустно. Одно только воспроизведение её улыбки потребляет огромное количество ресурсов. И когда я просыпаюсь, мир гораздо более блеклый, чем до того, как я лёг спать. Голос девушки из сна липнет к моим барабанным перепонкам. Если бы ты попросил, я могла бы дать тебе всё, что ты хочешь.
Вот почему я боюсь счастливых снов. Я боялся этого одного счастливого сна по имени Тоука Нацунаги, который пришёл ко мне летом, когда мне было 20 лет. Я прятался в злобной и недоверчивой скорлупе, думая только о своей защите. Я не мог предположить её обстоятельства.
Из-за этого я буду вечно сожалеть о том, как провёл это лето. Почему я не мог поверить в то, что она говорила? Почему я не мог быть честным со своими чувствами? Почему я не мог быть добрее к ней?
Она плакала каждую ночь в одиночестве.
Рука, которую она протянула, была рукой спасения и рукой, ищущей спасения.
Люди говорят, что не стоит плакать из-за пролитого молока. Нет смысла горевать о потерянном; просто забудь об этом, говорят они. Но я пришёл к выводу, что такое отношение не уважает то, что прошло и что было потеряно. Я стал думать, что это похоже на бросание грязи в то предчувствие счастья, которое когда-то нежно улыбнулось тебе.
— Конечно, ты хорошо справляешься.
Когда на следующее утро Тоука пришла в мою комнату и начала смотреть телевизор, как будто это было нормально, я заговорил с ней.
Она наклонила голову сонным взглядом.
— Что ты имеешь в виду?
После того, как она видела моё отчаяние, когда я вчера вечером плакал, крича имя Тоуки, казалось, что не имеет смысла пытаться сохранить видимость для неё. Поэтому я честно заговорил.
— Я имею в виду, что ты действительно хороший актёр. Ты превосходно отвечаешь на мои скрытые желания. Даже просто зная содержание моих Мимори и личные записи, нужен серьёзный талант, чтобы вести себя так безупречно. Я на грани того, чтобы галлюцинировать, что девушка по имени Тоука Нацунаги действительно существовала.
— Верно, верно?
Она радостно кивала снова и снова. Затем, очень непринужденно:
— Я ведь действительно много практиковалась.
Она сказала что-то невероятное.
Казалось, что она не просто проснулась и случайно это сказала.
— Ты признаешь, что врешь? — спросил я.
— Ну, нет... Как я уже не раз говорила, Чихиро, я твоя детская подруга. Но... — она приложила руку ко рту, задумалась, затем подняла указательный палец. — Ладно, ты знаешь историю о Северном Ветре и Солнце, правда?
Конечно, даже я слышал об этом.
— Что насчёт этого?
Если бы я просто призналась тебе, что на самом деле вру, я подумала, что это могло бы облегчить тебе, Чихиро. В общем, я лгу, и тебе не остаётся ничего другого, как пойти за мной, чтобы узнать смысл моих лжи. И зная, что мои лжи видят насквозь, я всё равно выполняю очевидную постановку, чтобы достичь своей цели. Если наши отношения чётко определены таким образом, тогда ты сможешь расслабиться и быть со мной, верно?
— Что, черт возьми, ты несешь?
— Раз ты так упрям, Чихиро, я даю тебе повод восхищаться мной.
Я фыркнул.
— Ты глупая?
Она не была глупой. Её смена направления оказалась огромным успехом. Предоставив мне оправдание «она меня не обманывает, я видел насквозь её лжи и лишь играю вместе с ней, чтобы разоблачить её», я смешно глубоко погрузился.
Мне была нужна снисходительность. Отказавшись от роли чистой и невинной детской подруги и намеренно ведя себя как мошенница, Тоука Нацунаги тривиально разрушила мои психологические барьеры. Как если бы пастушок, который постоянно лгал и потерял все доверие, использовал самореферентный парадокс, чтобы убедить деревенских жителей, что нападает волк.
Подумав об этом, это был тот же подход, который я использовал, чтобы снять настороженность Нозоми Киримото. Чтобы успокоить кого-то, кто подозревает тебя во лжи, лучше признать некоторые безобидные лжи, чем настаивать на своей честности. Так же, как ты бы написал о незначительных дефектах на дешевом товаре, чтобы убедить покупателей.
— Смотри, этот наряд довольно похож на наряд детской подруги, верно?
Она надела ярко-белое платье, открывающее плечи. В моём воображении её образ был очень похож на образ задыхающейся девушки-подсолнечника.
— Для кого-то вроде тебя, с незрелым, но защитным умом, я считаю, что такая простая и незамысловатая одежда и некоторые дружелюбные слова снимут твоё беспокойство.
— Эй, это обидно.
— Но тебе нравится, не так ли, Чихиро?
— Да. Нравится.
Я небрежно признал это. Блефовать перед кем-то, кто так близко знал мои внутренние механизмы, было бесполезно.
— Это мило?
— Это мило, — небрежно повторил я.
— У тебя сердце забилось сильнее?
— Сердце бьется, — машинально повторил я.
— Но ты не будешь честен?
— Это верно.
— Не нужно сдерживаться, — сказала она мне и спонтанно улыбнулась.
Она неправильно поняла. Я не сдерживаюсь. Тоука Нацунаги передо мной, конечно, очаровательна, но я вижу, как 7-летняя Тоука Нацунаги, 9-летняя Тоука Нацунаги и 15-летняя Тоука Нацунаги пересекаются с ней. Эти видения не совсем синхронизируются с 20-летней Токой Нацунаги, и иногда возникает какая-то задержка, из-за которой их лица частично выглядывают из ее тела. Когда я вижу это, мне кажется совершенно неуместным или, возможно, ошибочным видеть в ней цель своих желаний.
Для меня все было не так уж и плохо. Когда ложь Тоуки Нацунаги была отвергнута, наше общение стало намного более плавным, и мы смогли проникнуть в суть вещей без утомительных формальностей.
— Я забыл часть своего прошлого, но, похоже, я еще не готов, поэтому ты не можешь сказать мне правду.
Я перефразировал ее слова, сказанные полмесяца назад.
— Это то, что ты собираешься сделать, не так ли?
— Это то, что я собираюсь сделать. Тоука несколько раз кивнула.
— Как я могу узнать, когда буду готов?
— Посмотрим сейчас…
Она выглядела неуверенной, но, вероятно, у нее уже давно был готов ответ. Даже к тому времени, когда она впервые встретила меня.
Она положила левую руку на грудь. Как будто проверяя свои легкие — характеристика, которая пришла на ум, несомненно, из-за моих Мимори.
— Если ты сможешь доказать, что не упадешь в отчаяние и сможешь жить, что бы ты ни узнал, тогда я расскажу тебе всё, что ты хочешь знать.
Например, во сне у меня есть кто-то дорогой. Девушка моего возраста. Сон начинается с того, что я теряю её из виду.
Я продолжаю искать её. Она была здесь секунду назад. Она держала меня за руку, я уверен в этом. Она улыбалась рядом со мной. Как только я отвлёкся, как только я отпустил её, она исчезла, словно туман.
Куда она могла деться?
Я спрашиваю кого-то поблизости. Вы не знаете []? (Даже я не могу услышать имя.) Это кто-то важный для меня. И человек отвечает. Я не знаю никакой []. О ком ты говоришь? Будто у тебя есть кто-то важный. Как она может исчезнуть или что-то в этом роде, если она вообще не существовала?
Это не может быть правдой, она точно была здесь, возражаю я. Но сразу после этого я осознаю, что не могу вспомнить имя девушки. Ни других вещей. Я больше не могу вспомнить, как она выглядела, как звучал её голос, как она держала мою руку, ничего.
У меня ничего не остаётся, кроме чувства, что я теряю что-то очень дорогое. Вскоре даже это чувство становится туманным и выскальзывает из моих пальцев, и после пустого мгновения всё исчезает, оставляя лишь ощущение потери.
Есть и противоположный тип. Это может быть дом моих родителей или школьный класс. Люди смотрят на меня с подозрением. «Кто этот парень, зачем он здесь?» — говорят все. Я торопливо пытаюсь назвать своё имя. Но слова не выходят правильно. Я не могу вспомнить своё собственное имя. Когда я делаю паузу и, наконец, выдавливаю что-то, это звучит как имя совершенно незнакомого человека, даже для меня. Другие говорят, что они тоже не знают такого человека.
Тогда кто-то шепчет мне на ухо. [], ты — человек, который не существует. Так же, как и три дочери, которых твоя мать завела, используя Angel, ты просто Заместитель, рождённый изменением памяти в чьём-то мозге.
Все виды основ начинают исчезать. Я теряю землю под ногами и без конца падаю вниз.
Хотя я вёл себя так, как будто это меня не беспокоило, правда о том, что моя мать бросила меня, забыв все воспоминания, должно было продолжать отбрасывать тёмную тень на мой разум.
Когда я просыпаюсь от кошмара, реальность кажется таким предпочтительным местом. По сравнению с теми мирами, в этом мире всё ещё могла быть надежда. Кошмары безопасно мучают меня и заставляют мои глаза увидеть достоинство в реальности (хотя только на несколько минут). В этом смысле кошмары — это доброта.
То, чего действительно следует бояться, — это счастливые сны. Они полностью отрывают ценность реальности от тебя. Когда сны ярко окрашены, именно столько краски отнимается у реальности. Когда ты просыпаешься, ты напоминаешь себе о серости своей жизни. Ты острее, чем когда-либо, чувствуешь отсутствие счастья. Потому что счастье во сне даже не даёт тебе иллюзии, это просто счастье, совершенно не связанное с моим реальным «я».
Очень редко, в счастливом сне, мне удаётся понять, что я во сне. Когда это происходит, я закрываю глаза и закрываю уши, молясь о возвращении в реальность как можно скорее. Если бы я захотел, я мог бы, наверное, стать королём страны снов и делать всё, что угодно, но я этого не делаю. Потому что я слишком хорошо знаю, что чем лучше я себя чувствую в этом мире, тем несчастнее я буду чувствовать себя в том мире.
В кошмаре девушка, которую я потерял из виду, внезапно оказывается рядом со мной. Она пристально смотрит на меня и говорит: «Почему ты это сделал?» Она наклоняет голову в сторону. «Если бы ты попросил, я могла бы дать тебе всё, что ты хочешь». Даже если я закрою глаза и закрою уши, я всё равно чётко ощущаю её облик и голос. Во сне можно видеть вещи с закрытыми глазами и слышать вещи с закрытыми ушами.
Это потому, что я житель реального мира, отвечаю я без слов. Если я хочу продолжать жить там, мне нужно сохранить там столько красок, сколько я могу управлять. Так что я не могу тратить здесь цвет для тебя.
Она улыбается грустно. Одно только воспроизведение её улыбки потребляет огромное количество ресурсов. И когда я просыпаюсь, мир гораздо более блеклый, чем до того, как я лёг спать. Голос девушки из сна липнет к моим барабанным перепонкам. Если бы ты попросил, я могла бы дать тебе всё, что ты хочешь.
Вот почему я боюсь счастливых снов. Я боялся этого одного счастливого сна по имени Тоука Нацунаги, который пришёл ко мне летом, когда мне было 20 лет. Я прятался в злобной и недоверчивой скорлупе, думая только о своей защите. Я не мог предположить её обстоятельства.
Из-за этого я буду вечно сожалеть о том, как провёл это лето. Почему я не мог поверить в то, что она говорила? Почему я не мог быть честным со своими чувствами? Почему я не мог быть добрее к ней?
Она плакала каждую ночь в одиночестве.
Рука, которую она протянула, была рукой спасения и рукой, ищущей спасения.
Люди говорят, что не стоит плакать из-за пролитого молока. Нет смысла горевать о потерянном; просто забудь об этом, говорят они. Но я пришёл к выводу, что такое отношение не уважает то, что прошло и что было потеряно. Я стал думать, что это похоже на бросание грязи в то предчувствие счастья, которое когда-то нежно улыбнулось тебе.
— Конечно, ты хорошо справляешься.
Когда на следующее утро Тоука пришла в мою комнату и начала смотреть телевизор, как будто это было нормально, я заговорил с ней.
Она наклонила голову сонным взглядом.
— Что ты имеешь в виду?
После того, как она видела моё отчаяние, когда я вчера вечером плакал, крича имя Тоуки, казалось, что не имеет смысла пытаться сохранить видимость для неё. Поэтому я честно заговорил.
— Я имею в виду, что ты действительно хороший актёр. Ты превосходно отвечаешь на мои скрытые желания. Даже просто зная содержание моих Мимори и личные записи, нужен серьёзный талант, чтобы вести себя так безупречно. Я на грани того, чтобы галлюцинировать, что девушка по имени Тоука Нацунаги действительно существовала.
— Верно, верно?
Она радостно кивала снова и снова. Затем, очень непринужденно:
— Я ведь действительно много практиковалась.
Она сказала что-то невероятное.
Казалось, что она не просто проснулась и случайно это сказала.
— Ты признаешь, что врешь? — спросил я.
— Ну, нет... Как я уже не раз говорила, Чихиро, я твоя детская подруга. Но... — она приложила руку ко рту, задумалась, затем подняла указательный палец. — Ладно, ты знаешь историю о Северном Ветре и Солнце, правда?
Конечно, даже я слышал об этом.
— Что насчёт этого?
Если бы я просто призналась тебе, что на самом деле вру, я подумала, что это могло бы облегчить тебе, Чихиро. В общем, я лгу, и тебе не остаётся ничего другого, как пойти за мной, чтобы узнать смысл моих лжи. И зная, что мои лжи видят насквозь, я всё равно выполняю очевидную постановку, чтобы достичь своей цели. Если наши отношения чётко определены таким образом, тогда ты сможешь расслабиться и быть со мной, верно?
— Что, черт возьми, ты несешь?
— Раз ты так упрям, Чихиро, я даю тебе повод восхищаться мной.
Я фыркнул.
— Ты глупая?
Она не была глупой. Её смена направления оказалась огромным успехом. Предоставив мне оправдание «она меня не обманывает, я видел насквозь её лжи и лишь играю вместе с ней, чтобы разоблачить её», я смешно глубоко погрузился.
Мне была нужна снисходительность. Отказавшись от роли чистой и невинной детской подруги и намеренно ведя себя как мошенница, Тоука Нацунаги тривиально разрушила мои психологические барьеры. Как если бы пастушок, который постоянно лгал и потерял все доверие, использовал самореферентный парадокс, чтобы убедить деревенских жителей, что нападает волк.
Подумав об этом, это был тот же подход, который я использовал, чтобы снять настороженность Нозоми Киримото. Чтобы успокоить кого-то, кто подозревает тебя во лжи, лучше признать некоторые безобидные лжи, чем настаивать на своей честности. Так же, как ты бы написал о незначительных дефектах на дешевом товаре, чтобы убедить покупателей.
— Смотри, этот наряд довольно похож на наряд детской подруги, верно?
Она надела ярко-белое платье, открывающее плечи. В моём воображении её образ был очень похож на образ задыхающейся девушки-подсолнечника.
— Для кого-то вроде тебя, с незрелым, но защитным умом, я считаю, что такая простая и незамысловатая одежда и некоторые дружелюбные слова снимут твоё беспокойство.
— Эй, это обидно.
— Но тебе нравится, не так ли, Чихиро?
— Да. Нравится.
Я небрежно признал это. Блефовать перед кем-то, кто так близко знал мои внутренние механизмы, было бесполезно.
— Это мило?
— Это мило, — небрежно повторил я.
— У тебя сердце забилось сильнее?
— Сердце бьется, — машинально повторил я.
— Но ты не будешь честен?
— Это верно.
— Не нужно сдерживаться, — сказала она мне и спонтанно улыбнулась.
Она неправильно поняла. Я не сдерживаюсь. Тоука Нацунаги передо мной, конечно, очаровательна, но я вижу, как 7-летняя Тоука Нацунаги, 9-летняя Тоука Нацунаги и 15-летняя Тоука Нацунаги пересекаются с ней. Эти видения не совсем синхронизируются с 20-летней Токой Нацунаги, и иногда возникает какая-то задержка, из-за которой их лица частично выглядывают из ее тела. Когда я вижу это, мне кажется совершенно неуместным или, возможно, ошибочным видеть в ней цель своих желаний.
***
— Я забыл часть своего прошлого, но, похоже, я еще не готов, поэтому ты не можешь сказать мне правду.
Я перефразировал ее слова, сказанные полмесяца назад.
— Это то, что ты собираешься сделать, не так ли?
— Это то, что я собираюсь сделать. Тоука несколько раз кивнула.
— Как я могу узнать, когда буду готов?
— Посмотрим сейчас…
Она выглядела неуверенной, но, вероятно, у нее уже давно был готов ответ. Даже к тому времени, когда она впервые встретила меня.
Она положила левую руку на грудь. Как будто проверяя свои легкие — характеристика, которая пришла на ум, несомненно, из-за моих Мимори.
— Если ты сможешь доказать, что не упадешь в отчаяние и сможешь жить, что бы ты ни узнал, тогда я расскажу тебе всё, что ты хочешь знать.
0 Комментарии