— Время возвращаться домой, — сказал я, взглянув на часы. — Последний поезд скоро пойдёт.
Мои слова, казалось, не дошли до неё. Или, если и дошли, она не смогла понять их смысл. Она замолчала на долю секунды, а затем продолжила свой рассказ. Я сдался, устроился поудобнее и допил остатки второй бутылки вина. Я решил, что лучше позволить ей выговориться. Комендантский час и последний поезд сами как-нибудь решатся.
Но она не продолжала долго. Прежде чем я понял, она перестала говорить. Обрывок последнего слова, которое она произнесла, казалось, повис в воздухе, как будто его оторвали. Она не закончила то, что говорила. Её слова просто испарились. Она пыталась продолжать, но столкнулась с пустотой. Что-то исчезло, и, вероятно, это я уничтожил. Мои слова, возможно, наконец-то дошли до неё, потребовали времени для понимания и уничтожили ту энергию, которая поддерживала её так долго. Слегка приоткрыв губы, она посмотрела на меня полусфокусированными глазами. Она выглядела как машина, которая работала до тех пор, пока кто-то не выдернул вилку из розетки. Её глаза казались затуманенными, словно покрытыми тонкой, прозрачной мембраной.
— Прости, что прервал, — сказал я. — Но уже поздно, и...
Одна большая слеза скатилась из её глаза, пробежала по щеке и упала на обложку пластинки. Как только первая слеза вырвалась наружу, за ней последовали остальные непрерывным потоком. Наоко опустилась на четвереньки на пол и, упираясь ладонями в мат, начала рыдать с такой силой, как будто её тошнило. Никогда в жизни я не видел, чтобы кто-то плакал с такой интенсивностью. Я протянул руку и положил её на её дрожащее плечо. Затем, почти инстинктивно, я обнял её. Прижавшись ко мне, всем телом дрожа, она продолжала плакать беззвучно. Моя рубашка стала влажной, а затем и полностью промокла от её слёз и горячего дыхания. Вскоре её пальцы начали двигаться по моей спине, словно в поисках чего-то важного, что всегда было там. Поддерживая её вес левой рукой, я правой гладил её мягкие, прямые волосы. И ждал. В таком положении я ждал, пока Наоко перестанет плакать. И продолжал ждать. Но Наоко не переставала плакать.
Я переспал с Наоко той ночью. Было ли это правильным поступком? Не могу сказать. Даже сейчас, почти 20 лет спустя, я не уверен. Думаю, я никогда не узнаю. Но тогда это было всё, что я мог сделать. Она была в состоянии сильного напряжения и смятения, и дала ясно понять, что хочет, чтобы я дал ей освобождение. Я приглушил свет и начал, как можно нежнее, снимать с неё одежду по одному предмету. Затем я разделся. В ту дождливую апрельскую ночь было достаточно тепло, чтобы мы могли прижаться друг к другу нагими, не чувствуя холода. Мы исследовали тела друг друга в темноте без слов. Я целовал её и держал её мягкие груди в руках. Она сжимала мой эрегированный член. Её лоно было тёплым, влажным и готовым принять меня.
И всё же, когда я вошёл в неё, Наоко напряглась от боли. Это был её первый раз? Я спросил, и она кивнула. Теперь настала моя очередь быть в замешательстве. Я думал, что Наоко всё это время спала с Кидзуки. Я вошёл в неё насколько мог и оставался в таком положении долгое время, обнимая Наоко, не двигаясь. И затем, когда она начала казаться более спокойной, я позволил себе двигаться внутри неё, долго достигая оргазма медленными, нежными движениями. Её руки крепко обхватили меня в конце, когда она наконец нарушила молчание. Её крик был самым грустным звуком оргазма, который я когда-либо слышал.
Когда всё закончилось, я спросил Наоко, почему она никогда не спала с Кидзуки. Это была ошибка. Не успел я задать вопрос, как она отняла руки от меня и снова начала беззвучно плакать. Я достал постельные принадлежности из шкафа, расстелил их и уложил её под одеяло. Куря, я смотрел на бесконечный апрельский дождь за окном.
Когда настало утро, дождь прекратился. Наоко спала, отвернувшись ко мне спиной. Или, может быть, она вообще не спала. Была ли она бодрствующей или спящей, все слова покинули её губы, и её тело казалось жёстким, почти замороженным. Я несколько раз пытался заговорить с ней, но она не отвечала и не двигалась. Я долго смотрел на её обнажённое плечо, но в конце концов потерял всякую надежду вызвать у неё реакцию и решил встать.
Пол был всё ещё завален обложками пластинок, стаканами, бутылками из-под вина и пепельницей, которую я использовал. На столе осталась половина торта с провалившимся верхом. Казалось, что время остановилось. Я подобрал вещи с пола и выпил два стакана воды у раковины. На столе Наоко лежали словарь и таблица французских глаголов. На стене над столом висел календарь, без какой-либо иллюстрации или фотографии, только числа дней месяца. На нём не было никаких заметок или пометок рядом с датами.
Я поднял свою одежду и оделся. Моя рубашка в области груди всё ещё была влажной и холодной. Она пахла Наоко. На блокноте, лежащем на столе, я написал: «Хочу поговорить с тобой, когда ты успокоишься. Пожалуйста, позвони мне скоро. С днём рождения». Я последний раз взглянул на плечо Наоко, вышел и тихо закрыл дверь.
Прошла неделя, но звонка не было. В доме Наоко не было системы для вызова людей к телефону, и в воскресное утро я поехал на поезде в Кокубунджи. Её там не было, и её имя убрали с двери. Окна и ставни были плотно закрыты. Управляющий сказал мне, что Наоко переехала три дня назад. Он не знал, куда она переехала.
Я вернулся в общежитие и написал Наоко длинное письмо, адресованное её дому в Кобе. Где бы она ни была, они его переслали бы ей.
Я честно изложил свои чувства, сказал, что многое ещё не понимаю и хотя стараюсь понять, это требует времени. Где я буду, когда пройдёт это время, сказать сейчас невозможно, поэтому я не могу давать обещания или требовать чего-то, или излагать красивые слова. Мы слишком мало знаем друг о друге. Но если она даст мне время, я приложу все усилия, чтобы мы лучше узнали друг друга. В любом случае, я хочу увидеть её снова и хорошо поговорить. Когда я потерял Кидзуки, я потерял единственного человека, с кем мог честно говорить о своих чувствах, и я представлял, что то же самое произошло и с Наоко. Мы с ней нуждались друг в друге больше, чем кто-либо из нас знал. Именно поэтому наши отношения приняли такой странный оборот и стали, в некотором смысле, искажёнными. Вероятно, я не должен был делать то, что сделал, но я считаю, что это было всё, что я мог сделать. Тепло и близость, которые я ощущал к тебе в тот момент, были чем-то, чего я никогда раньше не испытывал. Мне нужно, чтобы ты ответила на это письмо. Каков бы ни был твой ответ, мне он нужен.
Ответа не последовало.
){kind=link}
0 Комментарии