— Я запуталась. Действительно запуталась. И это гораздо глубже, чем ты думаешь. Глубже... темнее... холоднее. Но скажи мне, как ты мог тогда со мной переспать? Как ты мог сделать такое? Почему ты просто не оставил меня в покое?
Теперь мы шли через страшную тишину соснового леса. Высохшие тела цикад, погибших в конце лета, покрывали тропинку, хрустя под нашими ногами. Как будто ища что-то потерянное, мы с Наоко продолжали медленно идти по тропинке.
— Прости, — сказала она, взяв меня за руку и покачав головой. — Я не хотела тебя обидеть. Постарайся не принимать близко к сердцу то, что я сказала. Действительно, прости. Я просто была зла на себя.
— Наверное, я действительно еще не понимаю тебя, — сказал я. — Я не такой умный. Мне нужно время, чтобы понять вещи. Но если у меня будет время, я смогу понять тебя — лучше, чем кто-либо другой в мире.
Мы остановились и стояли в молчаливом лесу, слушая. Я перебирал сосновые шишки и оболочки цикад носком ботинка, затем посмотрел на пятна неба, проглядывающие сквозь сосновые ветви. Руки в карманах, Наоко стояла, думая, ее глаза были устремлены ни на что конкретное.
— Скажи мне что-нибудь, Тору, — сказала она. — Ты любишь меня?
— Ты знаешь, что люблю.
— Ты сделаешь для меня две услуги?
— Ты можешь попросить до трех желаний, мадам.
Наоко улыбнулась и покачала головой.
— Нет, двух хватит. Одно заключается в том, чтобы ты осознал, как я благодарна тебе за то, что ты пришел сюда. Я надеюсь, ты поймешь, как ты меня осчастливил. Я знаю, что это спасет меня, если что-то может спасти. Я могу не показывать этого, но это правда.
— Я приду снова, — сказал я. — А что за второе желание?
— Я хочу, чтобы ты всегда помнил меня. Помнишь, что я существовала, и что я стояла рядом с тобой вот так?
— Всегда, — сказал я. — Я всегда буду помнить.
Она пошла дальше, не говоря ни слова. Осенний свет, пробивающийся сквозь ветви, танцевал на плечах ее пиджака. Собака снова залаяла, ближе, чем прежде. Наоко взобралась на небольшой холм, вышла из леса и поспешила вниз по пологому склону. Я следовал на два-три шага позади.
— Иди сюда, — крикнул я ей в спину. — Колодец может быть где-то здесь.
Наоко остановилась, улыбнулась и взяла меня под руку. Мы прошли остаток пути бок о бок.
— Ты действительно обещаешь никогда не забывать меня? — спросила она почти шепотом.
— Я никогда не забуду тебя, — сказал я. — Я не смогу тебя забыть.
Даже так, моя память постепенно тускнеет, и я уже забыл множество вещей. Пишу по памяти, и часто меня охватывает ужас. А вдруг я забыл самое важное? Вдруг где-то внутри меня существует темное забытье, где лежат все действительно важные воспоминания, медленно превращающиеся в грязь? Как бы там ни было, это всё, с чем я могу работать. Прижимая эти поблекшие, исчезающие, несовершенные воспоминания к своей груди, я продолжаю писать эту книгу с отчаянной интенсивностью голодного человека, сосущего кости. Это единственный способ, который я знаю, чтобы сдержать обещание, данное Наоко.
Когда-то, давным-давно, когда я был еще молод, когда воспоминания были гораздо ярче, чем сейчас, я часто пытался писать о ней. Но не мог написать ни строчки. Я знал, что если придет первая строчка, остальное само собой польется на бумагу, но это никогда не происходило. Всё было слишком остро и ясно, так что я не мог понять, с чего начать — как карта, на которой слишком много всего, иногда бывает бесполезна. Теперь же я понимаю, что всё, что я могу поместить в несовершенный сосуд письма, — это несовершенные воспоминания и несовершенные мысли. Чем больше воспоминания о Наоко внутри меня тускнеют, тем глубже я начинаю её понимать. Я также знаю, почему она просила меня не забывать её. Наоко сама знала, конечно. Она знала, что мои воспоминания о ней поблекнут. Именно поэтому она умоляла меня никогда не забывать её, помнить, что она существовала.
Эта мысль наполняет меня почти невыносимой грустью. Потому что Наоко никогда не любила меня.
0 Комментарии