Только один раз мужчина в белом повернулся и спросил меня:
— Как долго вы здесь пробудете?
— Две ночи, — ответил я. — Уезжаю в среду.
— В это время года здесь приятно, правда? Но приезжайте снова зимой. Здесь очень красиво, когда всё белое.
— Наоко может к тому времени уже уйти отсюда, когда выпадет снег, — сказала Рейко мужчине.
— Правда, но всё равно, зимой здесь очень красиво, — повторил он с мрачным выражением. Я всё больше сомневался, врач ли он на самом деле.
— О чём вы разговариваете? — спросил я Рейко, которая, казалось, не совсем поняла мой вопрос.
— О чём мы разговариваем? Обычные вещи. Что произошло за день, о книгах, которые мы прочли, о погоде на завтра, знаешь ли. Неужели ты думаешь, что люди вскакивают и кричат что-то вроде: «Завтра будет дождь, если белый медведь съест звёзды сегодня ночью!»?
— Нет, конечно, нет, — сказал я. — Просто интересно, о чём все эти тихие разговоры.
— Здесь тихое место, поэтому люди говорят тихо, — сказала Наоко. Она аккуратно сложила рыбьи кости на край тарелки и вытерла рот платочком. — Здесь нет необходимости повышать голос. Не нужно никого ни в чём убеждать и не нужно привлекать чьё-либо внимание.
— Наверное, так, — сказал я, но пока ел в этих тихих условиях, стал удивлён, обнаружив, что скучаю по шуму людей. Хотелось услышать смех и крики людей без всякой причины, и преувеличенные высказывания. Это был именно тот шум, от которого я устал в последние месяцы, но сидя здесь и поедая рыбу в этой неестественно тихой комнате, я не мог расслабиться. Столовая имела всю атмосферу специализированной ярмарки станков. Люди, сильно интересующиеся одной темой, собрались в одном месте и обменивались информацией, понятной только им.
Вернувшись в комнату после ужина, Наоко и Рейко объявили, что пойдут в общественную ванную Района С, и если мне не сложно принять только душ, то могу воспользоваться им в их ванной комнате. Я так и сделал, и после их ухода разделся, принял душ и вымыл голову. Нашёл альбом Билла Эванса в книжном шкафу и слушал его, суша волосы, когда понял, что это та самая запись, которую я играл в комнате Наоко в ночь её дня рождения, в ту ночь, когда она плакала, и я обнял её. Это было всего шесть месяцев назад, но казалось, что прошло гораздо больше времени. Возможно, это казалось так потому, что я думал об этом слишком часто — слишком часто, до такой степени, что это исказило моё чувство времени.
Луна была такой яркой, что я выключил свет и растянулся на диване, чтобы послушать пианино Билла Эванса. Лунный свет, струившийся через окно, бросал длинные тени и окрашивал стены оттенком разбавленной индийской туши. Я взял тонкую металлическую флягу из своего рюкзака, наполнил рот содержащимся в ней бренди, позволил теплу медленно спуститься по горлу в желудок и почувствовал, как оно разливается по всему телу. Сделав последний глоток, я закрыл флягу и вернул её в рюкзак. Теперь казалось, что лунный свет качается в такт музыке.
Двадцать минут спустя Наоко и Рейко вернулись из ванной.
— О! Здесь было так темно, что мы подумали, что ты собрал вещи и уехал в Токио! — воскликнула Рейко.
— Ни за что, — сказал я. — Не видел такой яркой луны уже много лет. Я хотел посмотреть на неё без света.
— Она действительно прекрасна, — сказала Наоко. — Рейко, у нас ещё остались те свечи после последнего отключения электричества?
— Наверное, в кухонном ящике.
Наоко принесла большую белую свечу из кухни. Я зажёг её, капнул немного воска на тарелку и поставил её. Рейко использовала пламя, чтобы зажечь сигарету. Когда мы втроём сидели, глядя на свечу в этой тихой обстановке, начало казаться, что мы остались единственными на краю света. Неподвижные тени лунного света и колеблющиеся тени свечи встречались и смешивались на белых стенах квартиры. Наоко и я сидели рядом на диване, а Рейко устроилась в кресле-качалке напротив нас.
— Как насчёт вина? — спросила Рейко.
— Вам разрешено пить? — спросил я с некоторым удивлением.
— Ну, не совсем, — сказала Рейко, почесав мочку уха с оттенком смущения. — Но на это смотрят сквозь пальцы. Если это только вино или пиво и вы не пьёте слишком много. У меня есть друг среди персонала, который иногда покупает мне немного.
— У нас бывают вечеринки, — сказала Наоко с игривым видом. — Только вдвоём.
— Это хорошо, — сказал я.
Рейко достала бутылку белого вина из холодильника, открыла её штопором и принесла три бокала. Вино имело чистый, вкусный аромат, почти домашний. Когда запись закончилась, Рейко достала гитару из-под своей кровати и, настроив её с любовью к инструменту, начала играть медленную фугу Баха. Она иногда ошибалась в аккордах, но это был настоящий Бах, с настоящим чувством — тёплый, интимный и наполненный радостью исполнения.
— Я начала играть на гитаре здесь, — сказала Рейко. — В комнатах, конечно, нет пианино. Я самоучка, и у меня нет гитарных рук, поэтому я никогда не стану очень хорошей, но я действительно люблю этот инструмент. Он маленький, простой и лёгкий, как уютная маленькая комната.
Она сыграла ещё одну короткую пьесу Баха, что-то из сюиты. Глядя на пламя свечи, потягивая вино и слушая Баха в исполнении Рейко, я чувствовал, как напряжение внутри меня уходит. Когда Рейко закончила с Бахом, Наоко попросила её сыграть песню Битлз.
— Время заказов, — сказала Рейко, подмигнув мне. — Она заставляет меня играть Битлз каждый день, как будто я её музыкальная рабыня.
Несмотря на протест, Рейко прекрасно сыграла "Michelle".
— Это хорошая песня, — сказала она. — Мне она действительно нравится. — Она сделала глоток вина и затянулась сигаретой. — Она заставляет меня чувствовать, что я нахожусь на большом лугу под мягким дождём.
Затем она сыграла «Nowhere Man» и «Julia». Время от времени, играя, она закрывала глаза и качала головой. Потом она возвращалась к вину и сигарете.
0 Комментарии