— В любом случае, забери меня снова в следующее воскресное утро. Пойдём сюда вместе.
— В чуть более длинной юбке?
— Обязательно, — сказал я.
Но в следующее воскресенье я так и не пошёл в больницу. Отец Мидори умер в пятницу утром. Она позвонила мне в 6:30 утра, чтобы сообщить об этом. Зазвонил звонок, оповещающий, что у меня телефонный звонок, и я побежал в вестибюль в кардигане, накинутом на пижаму. Тихо падал холодный дождь.
— Мой отец умер несколько минут назад, — сказала Мидори тихим, спокойным голосом.
Я спросил её, могу ли я чем-то помочь.
— Спасибо, — сказала она. — Ничем особо. Мы привыкли к похоронам. Я просто хотела, чтобы ты знал.
Её губы сорвались на что-то вроде вздоха.
— Не приходи на похороны, ладно? Я ненавижу такие вещи. Не хочу тебя там видеть.
— Понял, — сказал я.
— Ты действительно сводишь меня на порнофильм?
— Конечно.
— На самый отвратительный.
— Я тщательно исследую этот вопрос.
— Хорошо. Я тебе позвоню, — сказала она и повесила трубку.
Прошла неделя, но от Мидори не было ни звонков, ни её самой в аудитории. Каждый раз, когда я возвращался в общежитие, я надеялся на сообщение от неё, но его не было. Однажды ночью я пытался сдержать обещание, думая о ней во время мастурбации, но это не сработало. Я попытался переключиться на Наоко, но даже её образ не помог в тот раз. Это казалось таким нелепым, что я сдался. Сделал глоток виски, почистил зубы и лёг спать.
В воскресное утро я написал письмо Наоко. Одно из того, о чём я ей рассказал, было об отце Мидори. Я пошёл в больницу навестить отца девочки из одной из моих лекций и ел огурцы в его палате. Когда он услышал, как я их хрустел, он тоже захотел, и съел свой огурец с тем же хрустом. Однако через пять дней он умер. У меня до сих пор живо в памяти тот крошечный хруст, который он издавал, жуя свои кусочки огурца. Люди оставляют за собой странные маленькие воспоминания, когда умирают. В своём письме я продолжил:
Я думаю о тебе, Рейко и птичьем вольере, когда лежу в постели после пробуждения утром. Я думаю о павлине, голубях, попугаях и индейках — и о кроликах. Я помню жёлтые дождевики, которые ты и Рейко надели в то дождливое утро. Приятно думать о тебе, когда я в тёплой постели. Кажется, будто ты лежишь рядом со мной, крепко спишь. И я думаю, как было бы здорово, если бы это было правдой.
Иногда я ужасно по тебе скучаю, но в целом я продолжаю жить, собрав всю свою энергию. Точно так же, как ты заботишься о птицах и полях каждое утро, каждое утро я завожу свои собственные часы. Я завожу их на 36 оборотов к тому времени, как встаю, чищу зубы, бреюсь, завтракаю, переодеваюсь, выхожу из общежития и прихожу в университет. Я говорю себе: «Хорошо, давай сделаем этот день хорошим». Раньше я не замечал этого, но мне говорят, что в последнее время я много разговариваю сам с собой. Наверное, бормочу себе под нос, пока завожу свои часы.
Тяжело не видеть тебя, но моя жизнь в Токио была бы намного хуже без тебя. Именно потому, что я думаю о тебе, когда лежу утром в постели, я могу завести свою пружину и сказать себе, что должен прожить ещё один хороший день. Я знаю, что должен стараться изо всех сил здесь, так же как и ты там.
Сегодня воскресенье, день, когда я не завожу свою пружину. Я уже постирал бельё, а теперь сижу в своей комнате и пишу тебе. Как только закончу это письмо, наклею марку и опущу его в почтовый ящик, у меня не будет ничего, что я мог бы делать до заката. В воскресенье я тоже не учусь. В будни я достаточно занимаюсь в библиотеке между лекциями, так что на воскресенье не остаётся ничего. Воскресные дни тихие, спокойные и, для меня, одинокие. Я читаю книги или слушаю музыку. Иногда вспоминаю разные маршруты, по которым мы гуляли по Токио в воскресенье. Я могу довольно чётко вспомнить, в какую одежду ты была одета в каждой из этих прогулок. В воскресные дни я помню всякие вещи. Передавай от меня привет Рейко. Я очень скучаю по её гитаре по вечерам.
Закончив письмо, я прошёл пару кварталов до почтового ящика, а затем купил сэндвич с яйцом и колу в ближайшей пекарне. Я съел их на обед, сидя на скамейке и наблюдая за мальчишками, играющими в бейсбол на местной площадке. С углублением осени небо стало более синим и глубоким. Я взглянул вверх и увидел две конденсационные полосы, направляющиеся на запад, параллельно друг другу, как трамвайные пути. Мяч с фолом покатился в мою сторону, и когда я бросил его обратно, юные игроки сняли свои кепки и вежливо сказали: «Спасибо, сэр». Как и в большинстве юношеских бейсбольных игр, здесь было много ходов и украденных баз.
После полудня я вернулся в свою комнату, чтобы почитать, но не мог сосредоточиться. Вместо этого я лежал и смотрел в потолок, думая о Мидори. Я задавался вопросом, действительно ли её отец пытался попросить меня позаботиться о ней, когда его не станет, но у меня не было возможности узнать, что было у него на уме. Вероятно, он спутал меня с кем-то другим. В любом случае, он умер в пятницу утром, когда шёл холодный дождь, и теперь узнать правду было невозможно. Я представлял себе, что в смерти он съёжился и стал меньше, чем когда-либо. А затем его сожгли в печи, пока от него не осталась только зола. И что он оставил после себя? Ничем не примечательную книжную лавку в ничем не примечательном районе и двух дочерей, по крайней мере одна из которых была более чем немного странной. Какой была его жизнь? Я задумался. Лежа в той больничной постели с разрезанной головой и спутанным сознанием, о чём он думал, глядя на меня?
Такие мысли о Мидори и её отце привели меня в такое мрачное настроение, что я был вынужден спустить бельё с крыши до того, как оно высохло, и отправиться в Синдзюку, чтобы убить время, гуляя по улицам. Воскресные толпы принесли мне некоторое облегчение. Книжный магазин «Кинокуния» был переполнен, как поезд в час пик. Я купил экземпляр «Свет в августе» Фолкнера и пошёл в самый шумный джаз-кафе, который смог вспомнить, читая свою новую книгу под звуки Орнетта Коулмана и Бада Пауэлла и выпивая горячий, густой, отвратительный кофе. В 5:30 я закрыл книгу, вышел на улицу и съел лёгкий ужин. Сколько воскресений — сколько сотен таких воскресений — впереди у меня?
— Тихие, спокойные и одинокие, — сказал я сам себе вслух.
По воскресеньям я не завожу свою пружину.
0 Комментарии