Причин, по которым один человек привязывается к другому, может быть множество. В Тайчу сочетались десятки достоинств. Она почти никогда не капризничала, а если и злилась, то больше напоминала девочку, мило кокетничающую с любимым. Мне с ней было легко, она редко ставила меня в неловкое положение.
Наверное, Сан-Хосе тоже сыграл свою роль. В таком простом, уютном месте люди сами становились проще и искреннее. Наши чувства развивались медленно, плавно, как ручей, который не пересыхает даже в засушливую пору.
Это было счастье — светлое, безмятежное, наполняющее радостью. Может, кто-то нам завидовал, не знаю. Но никогда в жизни я не чувствовал себя так легко и свободно, как тогда.
Тайчу была слишком очаровательна.
На Пасху мы поехали в Йеллоустон и провели неделю в палаточном лагере. Это была неделя абсолютного счастья.
Она была талантлива не только в искусстве, но и в походной жизни. Мы разжигали костер, готовили кофе и яичницу прямо под открытым небом, купались в ледяном ручье, а ночами, забравшись в спальники, любовались бескрайним звездным небом.
Да какие там боги? Даже они не знали такой радости.
Тайчу редко говорила о своей семье. Мы были знакомы почти год, когда я узнал, что ее родители давно развелись и она живет с отцом.
Старший Фан… хотя назвать его стариком было бы не совсем верно — ему было всего сорок восемь, работал в банке больше двадцати лет, но так и не получил повышения. Он не увольнялся, но и не продвигался вперед. Не знаю почему, но при встречах с ним меня не покидало чувство, что он давно сломлен жизнью.
Мы обедали вместе дважды. Он любил выпить. В Америке трудно найти хороший алкоголь, но он неизменно тянулся к бутылке дешевого бренди. Вечно в помятом костюме, с криво завязанным галстуком — сразу было видно: человек давно махнул на себя рукой.
Но ради Тайчу я всегда относился к нему с теплотой.
Она любила отца и принимала его таким, какой он был.
Старший Фан жил только ради нее. Они вдвоем, кажется, уже давно привыкли полагаться только друг на друга.
Однажды я спросил:
— Почему твоя мать ушла?
— Считала его слишком бедным, — сердито ответила Тайчу.
Я усмехнулся. Вряд ли все было так просто.
Такие, как Фан Севэнь, обычно предпочитают верить, что жены уходят от них исключительно из-за денег.
Погоня за мнимой роскошью — самый большой недостаток женщин, и за это никто их не жалеет. Так он победил.
Я промолчал. Тайчу любила своего отца, а я... что ж, мне оставалось только принимать его ради нее.
На восемнадцатый день рождения Тайчу я подарил ей золотые часы, которые мне когда-то передал отец.
Она отказалась.
— Слишком ценный подарок, — сказала она. — К тому же у тебя они связаны с воспоминаниями.
— Я мог бы купить что-нибудь другое, — возразил я. — Брошь, кольцо, ожерелье, что угодно. Но вещи, которые можно просто пойти и купить в магазине, не имеют настоящей ценности. А если ты не примешь эти часы, мне будет очень грустно.
Тайчу тут же надела их на запястье. В этот момент мне показалось, что наша судьба уже решена.
— Пойдем, — сказала она. — Поможешь мне отнести этот пакет на почту и отправить обратно.
— Какой еще пакет? Такой большой…
Она ничего не ответила.
Я посмотрел на упаковку, пробежал глазами имя и адрес отправителя и вслух прочитал:
— Хуан Мэйгуй, Гонконг, Лоян Дао, дом три. Кто это?
Тайчу промолчала.
— Почему ты хочешь вернуть посылку?
Снова тишина.
— Я твой парень, не так ли? — усмехнулся я. — Ну же, Фан Тайчу, скажи хоть что-нибудь.
Она вздохнула и тихо проговорила:
— Это… моя мать.
— Твоя мать? Хуан Мэйгуй? Ах, теперь понятно! Вот почему тебя называют Сяо Мэйгуй! В этом дело?
Тайчу подняла посылку на руки.
— Тебе совсем не любопытно? — спросил я. — Давай хотя бы заглянем внутрь.
— Папа велел мне немедленно отправить ее обратно.
— Это ведь не ящик Пандоры, — сказал я. — Если она от твоей матери, хотя бы посмотри, что там.
— За последние десять лет она отправила уже столько посылок… Папа всегда заставлял меня их возвращать. Я ни разу не открывала ни одну.
— Решай сама, но мне кажется, что обиды прошлого не должны передаваться следующему поколению.
Я взял коробку, чтобы помочь ей нести.
Тайчу колебалась.
— Ладно, — наконец сказала она. — Раз так, открой ее ты.
Я неловко, но быстро разорвал упаковку. Внутри лежало длинное белое платье из тончайшего шифона. Я развернул его, и мы оба замерли.
0 Комментарии