Цинъюнь когда-то был единым государством. Но после ослабления императора, когда власть центральной династии осунулась под тяжестью внутренних раздоров, шесть городов один за другим начали выходить из-под контроля и встали каждый под собственной храброй или коварной рукой. Более ста лет длилось это разъединение, и все шесть городов лелеяли одну и ту же мечту — вновь объединить Цинъюнь под своей властью. Но всем им не хватало одного — человека, в ком сочетались бы амбиция, дальновидность и настоящая сила.
Мин И считала, что именно таким человеком и был Цзи Боцзай.
Он мог сотней солдат сражаться, словно за плечами у него их сотни тысяч. Мог одним жестом разрушать чужие союзы и возводить собственные, держать в узде врагов не мечом, а словом. Пока он находился на передовой, его армия словно забывала про усталость, про страх и поражение. Им казалось, что за Цзи Боцзаем они смогут выиграть любую войну.
И это было не преувеличением. За целый год, что длилась эта великая война, армия под его командованием не потерпела ни одного поражения. Те, кто прежде лишь подчинялись военному приказу из Му Сина, теперь сражались не за город, а за него самого. Они стали его самыми преданными воинами.
Когда он покидал Му Син, чтобы вести армию дальше, за его спиной, в сердце города, ван Гун с прочими из знати пытались поднять волну — шептались о наследии, о троне, об империи. Но всё это было лишь едва слышным гулом под ногами тех, кто вершил настоящее. Да сы быстро раскрыл их намерения и жестко подавил мятеж. Ему было ещё рано уходить со сцены. Он был молод, крепок духом и телом — и теперь, когда Цзи Боцзай завоевал для него все пять городов, сомнений не осталось: он хочет сесть на трон, хочет стать новым властелином объединённого Цинъюня.
Однако после того как с последним — Цансюэ — был подписан договор, Цзи Боцзай не вернулся в Му Син, как следовало бы.
Он повёл свой отряд не обратно, а в Чаоян, — и сколько бы приказов ни слал за ним да сы, торопя вернуться и доложить об исполнении, тот будто вовсе их не замечал.
Год, полный бурь и кровавых сражений, не оставил на нём ни усталости, ни тусклости — напротив, он словно стал крепче и надёжнее, обретя силу и тишину гор. Брови его — будто вырезаны острым лезвием, нос — твёрд и прям, словно вершина утёса. За его спиной развевалась мантия цвета дождя над лазурным горизонтом, и, когда он проходил по улицам, девушки по обе стороны дороги вспыхивали румянцем и визгом:
— Господин Цзи!
— Приветствуем господина Цзи с триумфальной победой!
Мин И шла за ним, шаг в шаг, вместе направляясь вглубь внутреннего двора.
На полпути он вдруг остановился, обернулся — и взглядом задержался на ней.
За этот год она одновременно удерживала трон да сы Чаояна и не раз в решающие моменты приводила отряды на подмогу. Они были как две ладони одной души — не требовалось слов, чтобы понимать друг друга. Вся эта страна, наконец собравшаяся под единым знамением, была наполовину её заслугой.
Но радость Цзи Боцзая была вовсе не в завоёванной власти.
Он радовался потому, что отныне… ничто более не мешало им быть рядом.
Цзи Боцзай прищурился, губы тронула лёгкая улыбка. Он протянул к ней руку и мягко произнёс:
— Если ты устала, я понесу тебя на спине.
Мин И вложила ладонь в его, покачала головой с насмешливой улыбкой:
— На глазах у всех — что за поведение?
— Теперь я — выше всех, кто осмелится мне перечить? — с показным вздохом ответил он. — Но ты всё равно… никогда не хочешь слушаться.
Он и не ждал согласия — просто нагнулся, подхватил её на руки и, не сбавляя шага, пересёк порог алых врат, ведущих во внутренний двор.
Мин И, обняв его за шею, в молчании смотрела, как он уверенно поднимается по ступеням, унося её вверх, к вершине. Его шаги были легки, но за ними тянулась тень истории.
Позади них в две шеренги следовали Цинь Шанъу, Шэ Тяньлинь, Луо Цзяоян, Фань Яо и Чу Хэ — каждый из них был не просто свидетелем, но участником этой новой эры, и теперь они шли за своим повелителем к вершинам власти.
С этого дня шесть городов были объединены. Валюта стала единой, меры и веса — согласованы, и Цзи Боцзай, выбрав Чаоян в качестве столицы, провозгласил себя императором.
Первым, кто не смирился с этим — был Му Син. Или, точнее, да сы Му Сина.
Глядя на свои бесплодные, оставшиеся без ответа указы, он с яростью стиснул зубы и резко приказал:
— Позовите Сыту Лина. Пора воспользоваться той гу, что таится в его теле.
Сыту Лин поднял голову и посмотрел на сидящего наверху человека. Его губы изогнулись в лёгкой, почти насмешливой улыбке:
— Этот чиновник был в опале у да сы более года, за это время полностью утратил связь с сестрицей Мин. Теперь вы хотите внезапно использовать гу — боюсь, она уже не сработает.
Их нынешний да сы был человеком мнительным и злопамятным: с одной стороны, он признавал, что возвращение остальных пяти городов под скипетр Му Сина принесло выгоду, с другой — опасался, что Цзи Боцзай заигрывается, станет слишком сильным, привлечёт к себе военачальников и, в конце концов, предаст его.
Поэтому все, кто был близок к Мин И или Цзи Боцзаю, в том числе и Сыту Лин, в течение всего этого года были отодвинуты от двора и оказались в немилости.
