Нет. Он мог бы стерпеть, если бы Сюй просто ушла. Пусть бы покинула его, как покидают дом, где устали ждать. Он бы ощутил лишь одиночество, пустоту — но пережил бы. Однако мысль о том, что она будет жить с другим, просыпаться рядом с кем-то ещё, кому будет принадлежать её голос, её смех, её молчание — это уже не рана. Это было как тысяча стрел, пробивающих грудь одновременно.
Он соскочил с повозки, следуя за служанкой. Впервые в жизни он был готов отбросить все условности, все приличия — и ворваться в чужой дом, просто чтобы её увидеть. Просто чтобы спросить: правда ли это?
Но у него не было ни грамма юань. Он не был культиватором. И потому его тут же остановили.
— Господин, вы, видно, выпили лишнего и потеряли дорогу, — старая тётушка, повидавшая на своём веку не один подобный сцеп, шагнула вперёд. Она махнула охране, и несколько стражей с юань тут же подхватили Чжоу Цзыхуна под руки. Он сопротивлялся, но тщетно — его сил было недостаточно даже для того, чтобы пошатнуть их.
Его буквально впихнули обратно в повозку, как что-то неудобное и постыдное, что мешает порядку. Повозка вскоре развернулась и поехала прочь — обратно ко входу в его резиденцию.
А в это время, в глубине внутреннего двора, Сюй, услышав шум и поднявшийся в ночи гул голосов, прижалась лицом к подушке… и зарыдала так, что дыхание её прерывалось и срывалось, как у человека, тонущего в собственной боли.
Отец и мать сидели в главном зале, взгляды их были тревожны и полны беспокойства. Она — единственная дочь, поздняя радость в их жизни. Как же могла госпожа Сюй сдержать слёзы, глядя на то, как её любимое дитя изводит себя в рыданиях?
Не выдержав, она шагнула вперёд и села рядом, обняла дочь, мягко похлопывая по плечу:
— Если тебе так тяжело… если сердце не отпускает… Я откажусь от брака с семьёй Сун. Мы ничего не станем решать за тебя. Хочешь — возвращайся к нему.
— Нет! — голос Сюй прозвучал отчаянно, пронзительно. Она рыдала громко, открыто, не заботясь больше ни о приличиях, ни о гордости. — Я плачу не потому, что не могу уйти. Я плачу… потому что за все эти годы так и не научилась быть сильной. Я злюсь на себя, не на него.
Она вытерла слёзы рукавом, глаза покраснели, но взгляд стал твёрже. Глядя на мать, она произнесла решительно:
— Наследник семьи Сун ждал меня столько лет. Я больше не хочу ранить его. Раз уж пообещала выйти замуж — значит, выйду. И никакого возвращения не будет.
Сказав это, она снова разрыдалась. На этот раз — уже не из слабости, а потому что прощалась с куском собственной жизни.
Супруги Сюй переглянулись. Сдержать эмоции было невозможно — на лицах читались и горечь, и лёгкая улыбка. Дочь разрывала их между грустью и гордостью.
И в этот самый момент у ворот снова раздался стук. Дом Сюй стоял прямо напротив дома семьи Сун — невозможно было что-то скрыть, особенно такое. Но когда Чжоу Цзыхун стоял у ворот, наследник семьи Сун тактично не показался.
Только когда тот был силой увезён, он осмелился приблизиться. Подошёл тихо, вежливо постучал в калитку.
Сюй, увидев это, с заплаканными глазами отвернулась и, всхлипнув, сказала:
— Не хочу я его видеть. Сейчас — точно не хочу.
— Да что я в тебе не видел? — парень из семьи Сун вошёл в дом, не таясь. В руках он держал десяток янтарных, сверкающих на свету палочек боярышника в сахаре.
Сюй растерялась, взглянув на него. Молча взяла один, откусила — и не успела проглотить, как слёзы вновь хлынули градом:
— Откуда ты знал, что я именно это сейчас хочу?..
— Мы с тобой с детства за одной стенкой. Разве я не знаю, чего ты хочешь? — фыркнул Сун, закатив глаза. — Ешь давай, госпожа моя, а то сейчас так разрыдаешься, что жаворонки с неба посыпятся. И не хватало мне потом извиняться перед их матерями!
— Какие ещё… матери у птиц… — всхлипнула Сюй сквозь смех.
И вдруг — смех прорвался сквозь слёзы. Она впервые за долгое время рассмеялась по-настоящему, с хриплым всхлипом, но от всей души. И продолжила с аппетитом грызть сладость, как в детстве — громко и с удовольствием.
Супруги Сюй, наблюдая за ними со стороны, наконец облегчённо вздохнули. На их лицах появилась усталая, но счастливая улыбка: буря утихла.
Свадьбу назначили на ближайший подходящий день. Торжество было скромным, гостей звали немного, и, разумеется, Чжоу Цзыхуна никто не извещал.
Но Сюй впервые увидела, как выглядит настоящая свадьба, где не было ни игры в одолженное тепло, ни боли, ни молчаливого расчёта. Только искренность. И простое счастье — быть с тем, кто тебя знает.
Парень из семьи Сун был сорванцом сызмальства, и в день свадьбы не изменил себе — прямо по утру влез на стену её двора, ворвался в дом, схватил невесту на руки и, не слушая возражений, унес в свой дом, смеясь и крича, будто весь мир — это всего лишь их улица.
Сюй продолжала смеяться, бранила его сквозь слёзы за несоблюдение приличий, но в то же время крепко обвила руками его шею, будто боялась, что, если отпустит — он исчезнет.
А в это время Чжоу Цзыхун всё ещё метался в поисках выхода. Он пытался придумать, как всё вернуть… но тут — на повороте улицы — увидел её.
Сюй шла навстречу дню, с причёской новобрачной, с лицом, сияющим спокойствием. Она остановилась, когда заметила повозку, и, заметив его взгляд, изящно поклонилась с лёгкой улыбкой:
— Приветствую, господин.
Сейчас Чжоу Цзыхун был человеком, чьё слово весило больше законов. После того как Мин И уехала в императорский дворец, он стал практически правителем Чаояна. Всё здесь — подчинялось ему.
Но в этот миг, сидя в повозке, он мог лишь молча наблюдать, как она проходит мимо. И не имел сил, ни права остановить её.
Ничего, — тихо сказал он себе, — может, она права. Может, всё, чего я на самом деле хотел — это чтобы кто-то просто был добр ко мне. А с моим положением… разве трудно найти такую женщину?
И всё же, когда повозка тронулась вперёд, он почувствовал: что-то внутри сжалось. Как будто из груди выдернули струнку, и воздух стал тяжелее.
Сюй, с лёгким румянцем и тёплой улыбкой, уже шагала навстречу мужу, что ждал её в лучах солнца чуть дальше по улице.
А он… Он продолжал ехать в своей высокой, роскошной повозке, неспешно направляясь к главному двору — во внутренние покои, где правят безошибочно, но всегда одиноко.
