Мужун Цинъи вернулся в гостиную. Сусу по-прежнему сидела, не шевелясь, опершись о подлокотник, взгляд её был рассеянным. Он протянул руку и медленно провёл по её волосам. Она инстинктивно отпрянула, но он не позволил и поднял её, удерживая за плечи. Она попыталась вырваться, он же крепко притянул её к себе.
Сусу рвалась изо всех сил, но вырваться не смогла, и, всхлипнув, в отчаянии вцепилась зубами в его руку. Он не отпустил. Она кусала до крови, словно вкладывая в это всю оставшуюся энергию. Мужун Цинъи не пошевелился и лишь нахмурился, терпя боль. Когда она разжала зубы, снова разразилась рыданиями. Мокрые слёзы и горячее дыхание холодно впитывались в ткань его формы. Он гладил её по спине, но она упорно упиралась ладонями в его грудь, продолжая плакать.
Лишь когда силы окончательно оставили её, рыдания перешли в тихое всхлипывание и, наконец, стихли. За окном звучал тонкий, тоскливый шум дождя. Капли дробно падали с карниза, сопровождая ночь до рассвета.
Небо только начинало бледнеть, дождь всё ещё не прекращался. Дежурный адъютант, получив звонок, бесшумно вошёл в гостиную. Мужун Цинъи сидел, обняв спящую Сусу, полуоткинувшись на спинку дивана. В глазах у него тонко проступали кровяные прожилки. Завидев адъютанта, он поднял бровь.
— Звонит директор Лэй, просит вас подойти к телефону, — тихо сообщил тот.
Мужун Цинъи кивнул и попробовал подняться, но поморщился. Половина тела онемела. Адъютант понял и подал мягкую подушку. Цинъи подложил её под шею Сусу, встал и, выждав, пока в ногах снова появится ощущение, направился к телефону.
Обычно спокойный голос Лэй Шаогуна теперь звучал с заметным оттенком тревоги:
— Третий господин, ребёнка я нашёл… но он тяжело болен.
— Тяжело болен?.. Насколько всё плохо? — быстро спросил Мужун Цинъи, чувствуя, как в голове поднимается гул.
— Доктор сказал, энцефалит. Перевозить нельзя, состояние серьёзное. Я боюсь, что всё очень плохо. Что прикажете?
Мужун Цинъи оглянулся. Через прорезь между створками ширмы он видел Сусу. Она всё так же спала, но даже во сне её тонкие брови были чуть нахмурены, будто заволочены дымкой смутного беспокойства. Внутри у него было пусто и туманно.
— Присматривай за ребёнком, — тихо сказал он. — Звони мне при малейших изменениях.
Он повесил трубку и прошёлся по галерее туда и обратно. С тех пор как он вернулся в страну, на нём лежало сразу несколько должностей, и дела наваливались одно за другим. Дежурный адъютант, то и дело бросая взгляд на часы, чувствовал себя неловко. По его виду казалось, что третий господин решает что-то трудное и к нему лучше не подходить. Когда стрелки дошли до семи, он, собравшись с духом, вышел вперёд:
— Третий господин, сегодня в Учи собрание.
Тот, словно только сейчас вспомнив, раздражённо сказал:
— Позвони им, скажи, что у меня болит голова.
Адъютант кивнул и ушёл. Из кухни принесли завтрак, но есть Мужун Цинъи не мог. Он отмахнулся, велев унести всё обратно, даже не притронувшись. Мужчина перешёл в кабинет, наугад взял книгу, но за долгие минуты так и не перевернул страницу. Так прошло время до десяти, когда позвонил Лэй Шаогун. Выслушав его, он почувствовал, как холодный пот проступает на висках, а под ложечкой пустеет и подступает слабость. Возвращаясь в гостиную, он не заметил и зацепился носком за шов ковра. Цинъи чуть не упал, его успел подхватить адъютант.
Тот, увидев мертвенно-серое лицо и плотно сжатые губы третьего господина, испугался, но Мужун Цинъи, переведя дух, отстранил его и прошёл за ширму.
Сусу стояла у окна с чашкой в руках, не отпивая ни глотка, а только сжимая зубами фарфоровый край, погрузившись в свои мысли. Завидев его, она поставила чашку и спросила:
— Ребёнка нашли?
Он тихо ответил:
— Нет… Они сказали, что его уже кто-то усыновил. Адреса нет. Боюсь, найти будет очень трудно.
Она опустила голову, и в чашке дрогнула едва заметная рябь. Он с усилием произнёс:
— Не плачь.
— Я… я не должна была отдавать его… — её голос становился всё тише. — Но у меня тогда… правда… не было выхода…
Её последние слова растворились в еле слышных рыданиях.
