У него в груди будто развернули нож. Он сам не понимал, почему это причиняет ему такую боль. За двадцать с лишним лет жизнь всегда дарила ему победы и возможность получить всё, чего он хотел.
В этот момент он вдруг остро осознал, что есть вещи, перед которыми он бессилен. Даже её слёз он не мог остановить. Они были, словно горсть соли, высыпанная на открытую рану, вызывая глубокую, тихую боль в самой сердцевине сердца.
Лэй Шаогун вернулся в Дуаншань только к вечеру. Едва он переступил порог, адъютант поспешил навстречу и, облегчённо вздохнув, сказал:
— Директор Лэй, наконец-то вы приехали. Третий господин жалуется на головную боль, весь день не ел. Мы хотели вызвать доктора Чэна, но он рассердился.
— Понятно, — коротко ответил Лэй. — А госпожа Жэнь?
— Госпожа Жэнь наверху, а третий господин в кабинете.
Лэй на мгновение задумался и направился в кабинет. Сумерки давно опустились, но свет он не зажёг. Третий господин сидел один в темноте.
— Третий господин, — окликнул Лэй, — вам пора возвращаться в Шуанцяо, вы опоздаете на вечернее заседание.
Тот не двинулся. Когда Лэй подошёл ближе, он вдруг спросил:
— Ребёнок… какой он?
В темноте Лэй не видел его лица, но по охрипшему голосу почувствовал ту же тяжесть, что и в собственном сердце.
— Ребёнок очень смирный. Когда я приехал, он уже не мог говорить. До самого конца не плакал, будто просто уснул. Монахиня в приюте сказала, что он всегда был послушным, а когда заболел, тоже не капризничал… только всё время звал маму.
Мужун Цинъи едва слышно повторил:
— Он… звал маму… А меня не звал?..
— Третий господин, — тихо произнёс Лэй Шаогун, — случившееся, конечно, горько, но всё уже позади. Не печальтесь. Если кто-то догадается и донесёт господину, боюсь, это обернётся страшной бедой.
Мужун Цинъи молчал долго, а затем сказал:
— Ты всё сделал правильно.
Выдержав паузу, он добавил:
— При госпоже Жэнь ни слова. Если она спросит, скажи, что ребёнка не нашли, что его кто-то усыновил.
Он поднялся к себе в спальню переодеться.
Сусу уже спала. На столике у кровати стояли блюда, из которых лишь слегка попробовали пару. Она свернулась в углу кровати, сжавшись, как ребёнок, и крепко держала край одеяла. Длинные ресницы, похожие на крылья бабочки, слегка дрожали в такт дыханию, и ему почудилось, будто это дрожание проникает глубоко в сердце, вызывая тупую боль.
Сусу проспала до утра. К тому времени дождь прекратился, небо прояснилось. Шторы были распахнуты, и сквозь высокие окна в комнату лился солнечный свет, наполненный роем золотых пылинок, медленно кружащихся в воздухе. Для осени такая погода была редкостью. За окном слышалось лёгкое шуршание ломких листьев, перекатываемых ветром, и высокий, чистый осенний воздух. На одеяле едва уловимо держался аромат лилий, смешанный с тонкой ноткой мятного табака. Холодная, гладкая поверхность шёлка касалась щеки, и она, всё ещё сонная, смотрела на резные оконные рамы, по бокам которых висели роскошные кружевные занавеси цвета слоновой кости, чуть колыхавшиеся от ветра. Лишь тогда она вспомнила, где находится.
В комнате было тихо. Умывшись и небрежно заколов волосы, она вышла в коридор. Там тоже стояла тишина. Спустившись вниз, она встретила адъютанта, который вежливо сказал ей:
— Доброе утро, госпожа Жэнь.
— Доброе, — ответила она.
Повернувшись, Сусу заметила настенные часы. Стрелки почти касались девяти.
— Вот беда! — невольно вырвалось у неё.
Внимательный адъютант спросил:
— Вам нужно спешить?
— У меня утром репетиция… а отсюда так далеко до города, — голос её стал тише.
Ей и в голову не приходило, что после вчерашнего душевного изнеможения она проспит так крепко и так долго.
— Ничего, — сказал адъютант, — я распоряжусь, чтобы машину подали.
Не дожидаясь возражений, он ушёл. Сусу волновалась, что опоздает, но автомобиль домчал её до города всего за две четверти часа.
Переодевшись в балетную форму, она вошла в зал. Все были заняты упражнениями, лишь Чжуан Чэнчжи заметил её и тихо взглянул, но ничего не сказал.
В полдень, как обычно, вся труппа пошла в маленький ресторанчик. Смех, шум, весёлое бульканье кастрюли с фондю. Все оживлённо ловили палочками кусочки из кипящего бульона. Она же ела без аппетита, скорее для вида. Когда они вышли на улицу, Сусу увидела на другой стороне блестящий чёрный «Шевроле». В опущенном окне кто-то помахал ей рукой:
— Сусу! — это была Мулань.
Она подошла и с улыбкой спросила:
— Нога лучше?
— Намного, — ответила Мулань и добавила: — Дел сегодня нет, решила пригласить тебя на кофе.
