В Дуаншане было тепло. Отопление работало так сильно, что на стёклах осела густая влага, скрывшая вид наружу. Мужун Цинъи, заложив руки за спину, мерил шагами гостиную. Увидев её, он нахмурился:
— Где ты была? В труппе сказали, что вернулась домой в четыре.
— Я заходила к подруге, — ответила она не сразу.
— К какой подруге? Я звонил Чаннину — Мулань у него.
Сусу опустила голову и промолчала.
— Почему не отвечаешь? — снова спросил он.
Она отвернулась.
— Я ведь говорил, чтобы ты ушла из труппы. Почему не хочешь? — голос его был ровным, но в нём слышалась та же непреклонность, что и в прошлый раз, когда они поссорились именно из-за этого.
Только спустя паузу она тихо произнесла:
— Я хочу работать.
— У тебя есть всё, что нужно. Зачем тебе работа? — резко бросил он.
«Всё, что нужно»… Она словно опустилась в пустоту. Что значит «всё»? У неё уже ничего не было. Даже последняя крупица собственного достоинства была им безжалостно втоптана в землю.
В этот момент в комнату вошёл Лэй Шаогун и с улыбкой сказал:
— Третий господин, мне зажечь свечи?
Он снял крышку с коробки, стоявшей на журнальном столике, и показал торт. Сусу невольно вздрогнула. Она только смотрела на него в изумлении и растерянности.
— Выйди, — тихо сказал он.
Лэй Шаогун положил зажигалку, бросил на неё быстрый взгляд и молча вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Она осталась стоять, не шевелясь, но он резко поднял коробку с тортом и швырнул её на пол. Ярко-красные вишни скатились по ковру, словно ожерелье из кораллов, порвавшееся на тонкой нити. Сусу инстинктивно отступила назад:
— Я не знала, что ты помнишь о моём дне рождения.
Он холодно усмехнулся:
— Похоже, в твоих глазах я и не обязан знать, когда твой день рождения.
Она всё тише и тише ответила:
— Ты действительно не обязан.
— Что это значит? — его голос стал жёстче.
Она промолчала, но именно это молчание и вывело его из себя:
— Это что, по-твоему, значит? Я недостаточно хорошо к тебе отношусь?
Хорошо?.. Хорошее отношение в его понимании — это держать её в золотой клетке, давать деньги, украшения, разрешать записывать покупки в счёт его счетов в лучших магазинах. Он платит, а она, лишённая всякого достоинства, продаёт себя. Чем это отличается от уличной продажи тела? Если бы не случайно рождённый ребёнок, вряд ли ей вообще досталась бы «честь» быть рядом с ним. Да, он выделял её из других, но неужели за это нужно благодарить его до слёз?
Увидев выражение её глаз, он вдруг ощутил необъяснимое раздражение и холодно спросил:
— Чего ты ещё хочешь?
Чего она хочет? Сусу опустила голову и безжизненно произнесла:
— Я ничего не хочу.
— Ничего не хочешь… Не надо играть со мной в обиды, — сказал он.
— Я не обижаюсь.
Он резко схватил её за запястье:
— Лжёшь. Что тебе нужно? Что я ещё не сделал, чтобы ты была довольна?
— Я всем довольна, — её голос был тихим и безжизненным.
Он сжал её руку сильнее:
— Перестань увиливать. Говори прямо.
Её взгляд скользнул за его плечо к окну, по которому вниз стекали тяжёлые капли конденсата. Её жизнь уже разрушена до основания. Завтра ничем не отличалось от сегодняшнего дня, а его «забота» ничего не меняла.
Он не отпускал и требовал:
— Ну? Чего ты ещё хочешь?
Она всё с той же грустной, почти невидимой улыбкой прошептала:
— С чего бы мне иметь право что-то просить?
Эти слова его разозлили.
— Я дам тебе всё: дом, машину, деньги. Всё, что захочешь!
Она покачала головой.
— Смотри на меня, — он впился в её глаза. — Назови любую вещь, получишь её немедленно.
Если бы только она перестала так смотреть… Если бы исчезла эта улыбка, зыбкая, как ночной кошмар, от которой у него в груди вновь сжалось.
Он давил на неё, пока ей не стало трудно дышать. Его взгляд был, как сталь, вонзающаяся в самое сердце. И тогда, собравшись с силами, она закрыла глаза и почти неслышно произнесла:
— Тогда я хочу выйти замуж.
Слова застряли в горле, словно камень. Если уж он так её прижимает, пусть хотя бы отступит.
Действительно, он разжал пальцы и отступил. Его лицо стало жёстким, почти мертвенно-серым.
— Ты хочешь, чтобы я на тебе женился?
Её пронзил страх, но, неведомо откуда взяв силы, она кивнула. Что он скажет? Насмешливо назовёт это бредом? Даст денег и выгонит? Или сорвётся на крик? Как бы то ни было, она сказала то, что хотела.
Он молчал, но она видела, что он был зол. Всё его тело было напряжено. И в этом гневе ей вдруг почудилась тень другой эмоции — боль. Это было страшно, и в голове у неё всё смешалось.
«Дольше тянуть — только хуже», — подумала она и добавила:
— Мне нужно только это. Если ты не можешь, нам больше не о чем говорить.
Его дыхание стало тяжёлым, и вдруг он взорвался.
Мужун Цинъи резко схватил её за плечо и с силой оттолкнул так, что она едва не упала.
— Вон!
Сусу, пошатываясь, ударилась коленом о край дивана. От боли защипало в глазах. Она схватила сумочку и развернулась к двери, а за спиной уже звучал его крик, зовущий слугу.
