Он сморщился:
— Госпожа Дуань…
Цзяоянь поспешно высунулась из-за его плеча:
— Ваше Величество, не сердитесь! Император совсем не благоволит к этой госпоже, совсем!
Я вздохнула:
— Ладно, не бойтесь. Не стану устраивать сцен. Дайте пройти.
— Мы не сомневаемся, просто… — пробормотала Цзяоянь, краснея.
Я рассмеялась, похлопала её по плечу:
— Всё в порядке. Не собираюсь никого рубить.
Они расступились, и я прошла, чувствуя на спине их тревожные взгляды.
— Вот уж точно, — подумала я, — считают меня ревнивой.
За тайной дверью открылся вид на задний сад. Под цветущими арками стояла девушка в розовом. Она смеялась, показывая Сяо Хуаню на ладони лепестки роз. Он поднял голову и улыбнулся ей.
Картина — как на свитке: ясный день, прекрасные люди.
Я подошла ближе и остановилась:
— Госпожа Дуань.
Она вздрогнула, улыбка застыла:
— Ваше Величество…
Я прошла мимо, наклонилась к Сяо Хуаню и коснулась губами его щеки:
— Выпил лекарство? А уже вышел на ветер.
Он ответил с улыбкой:
— Когда ты приставила ко мне Фэн Уфу, как я мог ослушаться?
— Я только боялась, что ты опять станешь отнекиваться, — сказала я, проверяя его ладонью. Температура была почти нормальной. — Госпожа Дуань, хорошо, что вы навещаете Императора, но впредь, если погода дурна, не задерживайтесь, чтобы он не простудился.
Девушка поспешно поклонилась:
— Запомню наставление Вашего Величества.
— Вот и славно, — я улыбнулась. — А что это у вас за цветы?
— Это розы из моего дома, сорт называется Люлицзин — «Стеклянное золото». Цветки крупнее обычных, у основания лепестков — золотистый просвет, потому и имя такое.
Я разглядела лепестки и кивнула:
— Действительно, редкая красота. Не удивительно, что Сяо-дагэ так любуется. И аромат сильнее, чем у наших.
— Верно, — сказал он, — госпожа Дуань привезла этот куст из Цзянхуая, привила сама. В столице больше таких нет.
— Вот как! — я улыбнулась девушке. — Тогда в следующий раз принесите ещё что-нибудь диковинное, покажите нам с императором.
— Всего лишь мелкое увлечение, — ответила она, — если это доставило радость, то честь для меня. — Поклонившись, она добавила: — Прошу позволения откланяться.
— Идите, — кивнул Сяо Хуань.
Когда её фигура скрылась за поворотом, я опустилась на колени рядом с ним и взяла его за руку:
— Сяо-дагэ, Фэн Уфу и Цзяоянь боялись, что я приду и устрою сцену.
Он улыбнулся, не отвечая.
— Я, конечно, немного ревновала, — призналась я, — но ведь ты любишь не её.
Я положила подбородок ему на колени и, глядя снизу вверх, спросила:
— Красавец, скажи-ка, кого ты любишь?
Он прищурился, будто задумался:
— Хм… дай подумать…
— Ещё и думаешь? — я вскочила, делая вид, что хочу его придушить.
Он рассмеялся, увернулся, но я всё же успела прикусить его шею, оставив след.
Он втянул воздух и поймал мою руку:
— Цанцан…
Я смутилась и опустила голову ему на колени:
— Ты ведь чувствуешь вину перед Дуань Цзинсюэ, потому и снисходителен к ней, правда?
Он погладил мои волосы:
— Её старшая сестра… даже когда её выслали из дворца, я не сказал ей ни слова.
— Она сама виновата, — тихо сказала я. — Но всё равно грустно. Столько женщин потратили молодость зря, а я только смотрела.
Я подняла глаза:
— Но, Сяо-дагэ, я никогда не считала, что наше счастье незаслуженно.
Он обнял меня, молча.
Когда я уже думала, что он не ответит, он прошептал:
— Спасибо тебе, Цанцан.
— За что? — я засмеялась. — За то, что я добрая и терпеливая? Или за то, что не ревную к твоим «наложницам»?
Он тоже рассмеялся:
— Наверное, за всё понемногу.
Я снова прижалась к нему, шепча:
— Лжец, — я легко укусила его за ключицу.
— Цанцан… — его голос стал хриплым, — не сейчас…
Я остановилась, чувствуя, как жар поднимается к лицу. Он тоже покраснел, и мы оба рассмеялись.
— Ну что ж, — сказала я, — вечером.
Вечер тянулся бесконечно. Наконец, уложив детей и быстро искупавшись, я распустила волосы, надела лёгкий халат и подошла к нему. Он сидел на кушетке, в белом, только что после купания, с бумагами в руках.
— Красавец, — прошептала я, — хозяин пришёл.
Он поднял глаза, улыбнулся:
— Прошу садиться.
Я уселась рядом, обвила его плечи и горячим дыханием коснулась уха:
— Я больше не могу ждать.
Запах мыла и влаги смешался с теплом кожи. Я скользнула губами по его шее, оставляя следы, как россыпь алых лепестков.
Он тихо рассмеялся, но, когда я потянулась к его груди, он перехватил мою руку:
— Цанцан, не слишком ли пылко?
— А что значит «слишком»? — прошептала я, касаясь его губ.
Он не ответил, только наклонился и поцеловал.
Дальше — дыхание, прикосновения, свет, что вспыхнул и погас, как фейерверк. Всё смешалось: его запах, его руки, его тепло.
Когда рассвело, я открыла глаза. Он спал рядом, его ресницы отбрасывали тень на кожу, чуть золотистую от солнца. На шее и груди у него были следы моих зубов.
— Кажется, я перестаралась, — подумала я.
Он открыл глаза, улыбнулся:
— Цанцан.
Я подперла щёку рукой:
— Сяо-дагэ, мне вспомнились две строки.
И, не дожидаясь вопроса, я произнесла с чувством:
— Весенняя ночь коротка, солнце встаёт поздно; с этих пор государь не спешит на утренний совет.
Он рассмеялся:
— Какая изысканная строка.
— И всё же не прекраснее того, что передо мной, — я попыталась кокетливо тронуть его подбородок, но, сидя на краю ложа, чуть не упала. Он успел подхватить меня, и мы оба расхохотались.
За дверью послышалось нарочито громкое покашливание Фэн Уфу:
— Ваши Величества, уже середина часа Сы (около девяти утра), пора завтракать.
— Ох, не мешайте, — донёсся голос Цзяоянь. — Разве не видите, что им не до еды?
— Что ты понимаешь в «настроении»! — возмутился он.
— Больше, чем вы! — парировала она.
Мы с Сяо Хуанем переглянулись и тихо рассмеялись.
Время текло спокойно, как прозрачная вода: в его мягкой улыбке, в детском смехе, в суете близких день за днём, безмятежно и светло.
