Я засмеялась, схватила его ладонь и села рядом:
— Вот уж не думала, что ты так быстро встанешь на защиту своего любимого министра!
Снаружи Лю Шиань, видимо, услышал, и его лицо из серого стало пунцовым. Он поспешно вскочил на коня, явно смущённый.
Наблюдать, как этот всегда невозмутимый молодой чиновник теряет самообладание, было забавно. Я обняла Сяо Хуаня за талию и расхохоталась.
До Цзиньчжоу было ещё далеко. Повозка шла неторопливо по полям, где снег уже подтаял, лишь слегка прикрывая копыта лошадей.
В этой тишине я взяла его за руку, улыбнулась и поднялась, чтобы коснуться губами его щеки.
Эта война тянулась и тянулась, и незаметно подошёл уже последний месяц года. После ухода Кумоэра мы поспешили обратно в столицу, заночевали в Цзиньчжоу, а наутро снова двинулись в путь через Шаньхайгуань, всё дальше к дому. За это время усталость накопилась такая, что больше не поддавалась ни воле, ни терпению. В день, когда мы добрались до Шаньхайгуаня, Сяо Хуань смог проглотить лишь миску жидкой рисовой каши, но вскоре всё вырвало. Он лежал, привалившись к изголовью, и не мог сдержать лёгкий кашель.
Я села рядом, обняла его за плечи, стараясь, чтобы ему было удобнее, и мягкой парчовой платочкой стерла пот с его лба. В глазах его стояла глубокая усталость, но он всё же улыбнулся:
— Не страшно, Цанцан.
Я покачала головой, прижала его к себе, уткнулась лицом в его плечо:
— Сяо-дагэ, а если, когда вернёмся, поедем во дворец в Дайюе?
Там, в Дайюе, горячие источники, лучше которых не найти для восстановления сил. Когда-то Ли Миншан уже предлагал, чтобы Сяо Хуань поселился там надолго, а дела шести ведомств и Нэйгэ перенесли туда же. После основания Великого У подобные примеры уже бывали: император мог жить в загородном дворце, и никто не считал это странным. Тем более, здоровье Сяо Хуаня давно требовало покоя.
Но тогда он всё же решил вернуться в Запретный дворец отчасти потому, что мне из Фэнлайгэ было удобнее приходить к нему.
Я подняла голову, улыбнулась:
— Сяо-дагэ, я хочу оставить должность в Фэнлайгэ.
Он вздрогнул и мгновенно сжал мою руку:
— Цанцан?
За восемь лет, кроме него и детей, Фэнлайгэ стал для меня почти всем. Сколько раз я возвращалась туда после опасных дел цзянху и каждый раз, входя в Зал Успокоенного Сердца, видела, как он ждёт меня при свете лампы. Только он один знал, сколько сил и времени я вложила в это место. И вот теперь я говорю: «Всё, хватит».
Когда слова были произнесены, тяжесть, что давила на сердце, вдруг исчезла. Я улыбнулась:
— Господин Бай, восемь лет назад вы доверили мне Фэнлайгэ. Жаль, я человек заурядный, сделала всё, что могла, но, пожалуй, пора уступить место тому, кто справится лучше. — Я лукаво взглянула на него. — Ну как, за восемь лет я заслужила хоть какую-то оценку?
Он посмотрел на меня своими тёмными, как тушь, глазами, лицо его побледнело, и он вдруг прижал ладонь к груди, тихо закашлявшись.
Я испугалась, обняла его и осторожно погладила по спине:
— Сяо-дагэ, что с тобой? Болит грудь?
Он закрыл глаза, будто пряча в глубине взгляда невыраженные чувства, и медленно покачал головой. Лишь спустя мгновение он тихо произнёс:
— Цанцан, ты хочешь уйти из Фэнлайгэ, потому что боишься быть мне в тягость?
Я глубоко вдохнула, опустилась к нему, положила подбородок на его колени и посмотрела снизу вверх:
— А если скажу, что да? Тогда ты начнёшь винить себя, решишь, что не смог дать мне достаточно, и потому я вынуждена выбирать между тобой и Фэнлайгэ?
Он опустил взгляд, кашлянул, но не ответил.
Я знала его слишком хорошо. Чем больше я понимала, тем труднее было мириться с этой его привычкой всё принимать на себя. Я вздохнула, взяла его прохладную руку и прижала к щеке:
— Мне тоже нравится болтать с Суцянь и сем, скакать под луной, пить вино и делать безумства. Но если за всем этим стоит твоя тихая боль, я лучше откажусь от всего. — Я поцеловала его пальцы и посмотрела в глаза. — Сяо-дагэ, теперь я хочу только быть рядом с тобой.
Он долго молчал, потом закрыл глаза и выдохнул:
— Цанцан…
— Только не говори, чтобы я подумала ещё! — я перебила, заранее зная, что он скажет, и, обняв его за талию, нарочно закапризничала: — Я хочу быть с тобой и с Лянь, и с Се, а ты всё не разрешаешь! Не хочешь, чтобы я надоедала тебе, да?
— Цанцан… — в его голосе прозвучала усталая улыбка.
Я подняла глаза, глядя на него с нарочитой обидой.
Он не выдержал, уголки его губ дрогнули, и он тихо рассмеялся:
— Лишь бы ты была счастлива… пусть будет по‑твоему.
Я прижалась к нему, он не возражал и только смотрел на меня, не отводя взгляда.
— Сяо-дагэ, — сказала я, — когда-то Чжан Чжудуань сказал мне, будто ты любишь меня лишь потому, что я дочь могущественного сановника, и что наша близость выгодна империи. Тогда я спросила тебя: если бы Императрицей была другая женщина, ты бы относился к ней так же с заботой и нежностью? Я знала, что ты ответишь, но, услышав твоё «да», всё равно не смогла не расстроиться. Женщины всегда жадны: хотят быть единственными, незаменимыми, даже если судьба никогда не свела бы нас.
Я улыбнулась, глядя в его чёрные глаза:
— Сяо-дагэ, я спрошу ещё раз. Если бы мы не встретились, стал бы ты так же беречь и баловать другую жену?
Он ответил без колебаний:
— Да.
— А если бы она оказалась в стане врага, в смертельной опасности, ты бы пошёл спасать её, не думая о жизни?
— Да.
— И если бы ради неё нужно было вывести её из Запретного дворца, устроить ей новую судьбу, ты бы сделал это? — я смотрела на него, а в глазах уже стоял туман. — Что же тогда ты не сделал бы для неё?
Он помолчал, потом тихо сказал, мягко, без тени сомнения:
— Я бы не вернулся с горы Юйлун. Если бы это была другая, я бы отказался…
Он не уточнил, от чего именно, только посмотрел на меня и улыбнулся, словно освободившись:
— Цанцан, ты всегда была той самой, единственной.
Слёзы уже катились по щекам. Я засмеялась сквозь них, вытирая лицо ладонью:
— Вот ведь, заставить тебя признаться вслух оказалось труднее всего…
Он молча смотрел, и в его тёмных глазах светилась тихая нежность.
