— Сяо-дагэ! — выкрикнула я, и от собственного голоса очнулась, словно вырвавшись из сна.
Я резко протянула руку вперёд, будто хотела ухватить что-то ускользающее, и только тогда поняла, что сижу верхом. Я едва успела вцепиться в седло, иначе непременно свалилась бы вниз, кубарем через голову.
Открыв глаза, я увидела полдень. Палящее и безжалостное солнце стояло в зените. Пыльная, голая дорога тянулась вдаль, будто не имела конца. Я не обратила внимания на насмешливый взгляд спутника в чёрном, лишь потерла глаза и почувствовала, как настроение стремительно падает.
В короткой дремоте мне приснился тот, о ком я не слышала уже много дней. С тех пор как он исчез из моей жизни, будто растворился в воздухе, прошло, кажется, немало времени. Днём я часто вспоминала его улыбку, чистый, мягкий голос, но впервые увидела его во сне.
Он был таким же, как прежде, спокойным, с тихой улыбкой. Только лицо за этой улыбкой бледнело, как в ту ночь, когда я, испуганная, увидела его в саду. Я радостно хотела позвать его, но черты его лица начали таять, как облако, что рассеивается без следа.
Что будет, если я больше никогда его не увижу? Я не смела думать об этом. Я опустила голову, и пальцы сами собой начали ковырять шов на прочном кожаном седле. Наверное, он и не догадывается, что после его ухода почти всё моё время ушло на воспоминания о тех днях, когда мы были вместе.
В груди стало тесно и горько. Я поспешно подняла руку и стёрла то, что вот-вот должно было скатиться по щеке.
— Совсем без характера, — пробормотала я, — просто жалкая трусиха…
Юноша, заметив мой детский жест, на миг растерялся, а потом уголки его губ чуть дрогнули. В этой едва заметной улыбке не было ни насмешки, ни холодности, лишь неожиданная мягкость.
— Повернём к Сучжоу, — произнёс он негромко, сам удивившись, зачем сказал это. Зачем ему вдруг захотелось утешить меня? Ведь я не могла знать, что тот человек тоже направляется в Сучжоу.
— М-м… — откликнулась я вяло, всё так же опустив голову. Поняла ли я его слова — он не разобрал.
Он покачал головой, сдерживая улыбку, и взмахнул плетью. Конь подо мной рванулся вперёд, а я, не ожидавшая этого, вскрикнула, едва удержавшись в седле.
Сюй Лай и представить не мог, что всё обернётся так: он, словно беглец, гнал повозку по большой дороге. Хлестнув лошадей ещё раз, он обернулся и спросил:
— Очнулся?
— Да, — отозвался изнутри повозки Сяо Хуань, кашлянув. Он сидел, опершись на маленький столик, полунакрытый мехом лис, волосы рассыпались по плечам, а на коленях лежала тёплая позолоченная грелка.
Сюй Лай вздохнул. Когда же он успел превратиться в кучера и телохранителя? — и, не удержавшись, он добавил:
— Впереди почтовая станция, переночуем там.
Сяо Хуань кивнул. После лекарства он спал весь день, и теперь на его лице, прежде бледном и усталом, появилась привычная мягкая улыбка.
— Брат Сюй, ты, должно быть, устал. Давай я поведу?
От этих слов у Сюя вдруг заныла каждая кость. Он стиснул зубы и буркнул:
— Лучше не надо. Только не вздумай снова свалиться в обморок, вот и вся просьба!
Сяо Хуань тихо рассмеялся, не настаивая. Отставив грелку, он устроился у дверцы, глядя на пейзаж за окном.
— Погода чудесная, — сказал он.
Сюй Лай проследил за его взглядом: осенний ветер, прозрачный воздух, дальние горы, пылающие облака у заката. Даже усталость отступила.
— Да, хорошая погода, — согласился он.
С тех пор как они поспешно покинули Учан, прошло уже несколько дней. Когда донеслась весть, что за ними выслали новую партию убийц, Сюй Лай понял одно: оставаться нельзя. Он купил двух быстрых коней, но, подумав, вернулся и обменял их на повозку. Когда вернулся в постоялый двор, Сяо Хуань, приняв лекарство, спал без памяти. Сюй Лай едва дотащил его до повозки, и тот, очнувшись на миг, только прошептал:
— Побеспокоил тебя, брат Сюй.
Тогда Сюй не понял, зачем тот извиняется, но позже осознал смысл этих слов. С тех пор всё — и дорога, и схватки с преследователями — легло на его плечи. Сяо Хуань же оставался в повозке, не открывая даже занавески.
Однажды, после особенно тяжёлой схватки, Сюй, едва дыша, обернулся — и увидел, как Сяо Хуань стоит у повозки, руки за спиной, и спокойно говорит:
— Брат Сюй, когда тот человек применил «удар грома», если бы ты ответил «косым теневым движением», давно бы победил.
Сюй чуть не рухнул от злости.
Теперь, когда солнце клонилось к закату, Сяо Хуань вдруг улыбнулся и указал вперёд:
— Брат Сюй, вон и станция.
У дороги уже мерцали огни, над воротами колыхался винный флаг. У Сюя зашевелился «червь по вину», и он, не дожидаясь, пока повозка остановится, спрыгнул, бросив поводья подбежавшему слуге:
— Две лучшие комнаты! И накорми моих коней!
Сяо Хуань, смеясь, поправил меховую накидку и последовал за ним.
Но у входа оба остановились. На белой стене висел свежий лист с крупными красными иероглифами:
«Центральный Улинь — сборище ничтожеств. Секта Линби вызывает Четыре великие усадьбы на поединок у Хуцю».
Чернила ещё не высохли, строки плясали, будто написаны в гневе.
— Странно, — нахмурился Сюй Лай. — Наш глава не говорил, что собирается объединять Улинь.
Не успел Сяо Хуань ответить, как мимо прошли двое путников с мечами.
— Секта Линби ведь всегда сидела тихо в Дяньнани, отчего вдруг пошла войной на Центральный Улинь?
— Не знаю. Говорят, четыре усадьбы уже объединились, а настоятели Шаолиня и Удана тоже прибудут.
— Вот это да! Надо бы взглянуть на Хуцю.
— Конечно. Говорят, за день все станции обклеили такими вызовами.
— Опять буря поднимается…
Сяо Хуань усмехнулся:
— Похоже, ваш глава хочет встретиться со мной в Сучжоу.
Сюй Лай нахмурился, но кивнул:
— Что ж, теперь у нас есть цель. Едем в Сучжоу.
