У подножия холма, возле мягких носилок, окружённых учениками секты, молодой человек в белом доложил:
— Двадцать лет не вступать в земли Центрального Улиня.
Изнутри донёсся тихий, певучий голос:
— Пусть будет так. На этот раз довольно. Уходим.
Шёлковая занавесь опустилась, носилки подняли и понесли вглубь Сучжоу. За ними двинулись ученики в соломенных шляпах, кто расходился по переулкам, кто следовал за носилками. Потоки людей растворялись в узких улицах и каналах города.
Лишь один остался. Юноша в белом стоял неподвижно. У его пояса висел короткий золотой нож без ножен, отлитый из пурпурного золота. В тонких пальцах он сверкал бы ослепительно.
«Когда-нибудь, — подумал он, — им всё же предстоит встретиться вновь с тем человеком, чья синяя вспышка меча волнует сердца всех воинов».
Он улыбнулся и наклонился к другим носилкам, укрытым плотной чёрной тканью:
— Эй, ты ещё жив?
Носилки дрогнули, и изнутри донёсся приглушённый голос:
— Если не отвезёшь меня спать, умру прямо здесь!
— Вот как? А я уж думал, ты решил умереть за друга, проливая кровь во имя верности! — рассмеялся юноша и хлопнул носильщика по плечу. — Осторожнее, внутри раненый.
Изнутри что-то пробурчали, сквозь ткань слов было не разобрать. Будто мелькнуло: «За тебя тоже бы смог».
Юноша не стал уточнять. Он шёл рядом, ладонью придерживая носилки, чтобы смягчить тряску, и выглядел совершенно беззаботным.
Цанцан, избегая настойчивых приглашений хозяйки Лююнь-чжуана, взяла Сяо Хуаня за руку и увела его прочь от шумной толпы. После поражения секты Линби все герои стеклись в поместье Лююнь-чжуан, где уже накрывали пир. Хозяин, Цин Шиюэ, даже выделил Сяо Хуаню почётное место и послал дочь звать их к столу.
Но Цанцан подозревала, ради этого весёлого застолья они и собрались. Остаться означало бесконечные тосты и назойливые речи. Потому она, лавируя между гостями, вывела Сяо Хуаня через боковую дверь на улицу.
— Никогда больше не поеду на эти собрания! — решительно сказала она, поднимая зонт над их головами. Осторожно коснулась его перевязанной руки. — Болит?
Врачи Лююнь-чжуан уже перевязали раны. Поверхностные порезы были пустяком, но удар, прошедший сквозь ладонь, хоть и не задел жил, заживал плохо; на белой повязке проступали алые точки.
— Всё в порядке, — улыбнулся он.
— Лжёшь! — вспыхнула она и вдруг добавила: — Сяо-дагэ, поехали обратно в столицу.
— В столицу? Зачем? — удивился он.
— Просто хочу, — отрезала она и потянула его за рукав. — Пойдём, поедим и отдохнём. Устала стоять.
Он хотел шагнуть, но грудь сжала боль, тело на миг не подчинилось. Да, этот бой дался ему слишком дорого. Уже тогда, когда Лю Хуайсюэ поднялся на камень, он понимал: ещё одно столкновение, и сил не хватит.
Он знал, что не должен был приходить. Но если бы не пришёл, наступление секты Линби на Центральный Улинь перестало бы быть угрозой — оно стало бы войной. Войной, где ради воли своей госпожи погибнут тысячи.
— Сяо-дагэ? — Цанцан заметила, как он замер, и тревожно посмотрела на него.
Он улыбнулся:
— Пойдём.
Они двинулись вперёд под мелким дождём. Жёлтый зонт сиял, словно цветок под струями воды.
— Две схватки, противник отступил. Победа за нами, — доложил, склонившись, глава Подразделения по борьбе с ядами Бан Фанъюань.
— Поняла. Благодарю, — отозвался мягкий, властный голос из-за алой занавеси. — А Император? Когда возвращается?
— По словам лекарей, ещё задержится, — ответил Бан Фанъюань. — У государя вновь обострилась старая болезнь.
За занавесью послышался лёгкий вздох.
— Безрассудство, — произнесла она. — Государь страны, а всё ещё скитается по цзянху. Скажи ему, пусть возвращается немедленно, до конца года непременно.
— Слушаюсь.
— Постой, — остановила она. — Что у тебя в руках?
— Список чиновников, подлежащих проверке в конце года, — ответил он. — Государь велел передать его в Зал Успокоенного Сердца.
На свитках почти сотня имён, должности, заслуги, краткие характеристики, выведенные мелким, чётким почерком. Когда он вручал их, на лице государя ещё лежала усталость бессонной ночи.
Все эти годы его странствия по цзянху никогда не мешали делам государства. Он лишь ставил красные пометы на докладах, не пропуская ни одного. А тайные стражи, тревожась за порядок, нередко получали поручения доставить письма и распоряжения герцогине Ду Тинсинь, что, переодевшись, временно замещала императора в Зале Успокоенного Сердца.
Некоторое время за занавесью стояла тишина. Потом тот же спокойный голос произнёс:
— Можешь идти.
Бан Фанъюань поклонился и тихо вышел.
— Сяо-дагэ! — звонкий, радостный голос мгновенно наполнил повозку. Цанцан, сияя от восторга, воскликнула: — Мы приехали в Бяньлян!
Сяо Хуань медленно снял с лица книгу, тихо откашлялся, сел, потер виски и, улыбнувшись, спросил:
— Так радуешься, будто в рай попала?
— Конечно! — Цанцан энергично кивнула. — Я ведь никогда не бывала в Бяньляне, давно мечтала увидеть его своими глазами!
— Тогда остановимся здесь на ночь, — сказал Сяо Хуань, улыбаясь.
— Замечательно! — Цанцан подпрыгнула от радости, едва не ударившись о крышу повозки. — Пойдём есть суповые пирожки в «Первом доме Поднебесной»!
После целого дня пути уже сгущались сумерки. Повозка, миновав почти закрытые городские ворота Бяньляна, въехала на мощёные серым камнем улицы.
Шесть дней назад, когда дождь ещё не утих, они выехали из Сучжоу. Несколько суток спешного пути и вот, наконец, Бяньлян. Тогда, при отъезде, лекарь Ли Миншан выглядел мрачно, не сказал ни слова и не пожелал сопровождать их. В дороге были лишь она, Сяо Хуань и двое одетых в чёрное императорских телохранителей, что правили лошадьми и устраивали ночлег.
