Осенью последнего года перед его правлением он вновь собирался в путь.
— Если я задержусь, — сказал он, улыбаясь, — придётся тебе, Синь‑эр, немного подменить меня.
Она насторожилась. Он никогда не говорил о задержке.
И тут она вспомнила, невеста сбежала. Он собирался искать её.
Гнев и боль вспыхнули в ней.
— Позор! — вырвалось у неё.
Он нахмурился, голос его стал холоднее обычного:
— Я никогда не придавал значения таким вещам.
Она замолчала. Он, как всегда, был мягок, перевёл разговор и дал последние указания.
Перед уходом он улыбнулся:
— Синь‑эр, спасибо тебе за всё.
Она ответила тем же, проводила его взглядом и, когда он скрылся за стеной, опустилась в кресло без сил.
Теперь он больше не придёт просить о помощи.з Между ними всегда стояло нечто невидимое — шаг, который она не могла сделать.
Она не боялась людских пересудов, но он, Император Великого У, властитель Поднебесной, должен был быть безупречен, и рядом с ним только совершенство.
Она старалась быть именно такой, чтобы никто не осмелился укорить его из‑за неё.
В ту ночь она плакала, закрыв лицо руками.
Какой толк в остром уме и безмолвной преданности, если он не видит?
С той ночи она стала лишь свидетелем его жизни.
Далёкий Цзяннань, его улыбки, его нежность — всё это больше не имело к ней отношения.
И всё же она не могла отпустить.
Каждый раз, слыша, что он снова откладывает возвращение, она зажигала благовония.
В комнате стоял аромат редкого Жуйнао‑сян. Но больше всего она любила особый дворцовый состав. Сначала лёгкий цветочный запах, как весенний дождь, потом глубокий и спокойный, как море, что всегда исходил от его рукавов.
Она вдыхала его до рассвета.
В пустой комнате клубился дым, и ей чудилось, будто чьи‑то мягкие руки бережно поддерживают нежный бутон.
Так проходили ночи.
Зимой того года он вернулся.
Когда она увидела его вновь, слёзы сами потекли.
В загородном дворце Дайюй он сидел у окна. Он жив, но едва дышал.
Девушка Лин ранила его мечом в грудь; кровь пропитала половину одежды, и только через четыре дня он очнулся.
Он улыбнулся ей:
— Синь‑эр, спасибо, что приехала.
Она бросилась к нему, но, боясь задеть рану, остановилась, и слёзы падали на его плечо.
Он тихо сказал:
— Не плачь, всё хорошо.
Но она знала, что не хорошо.
Он вернулся в столицу, но болезнь не отпускала.
Зимой он часто кашлял кровью, и хотя никого не подпускал, она видела, как он бледнеет и худеет. Иногда ей казалось: может, теперь, после всего, он отвернётся от той девушки и вернётся к ней? С этой надеждой она ждала конца зимы.
Это был седьмой год правления Дэю.
Он не произнёс ни слова упрёка в адрес той, что его ранила.
Они готовились к свадьбе, и когда кто‑то упоминал имя Лин, он отвечал спокойно, без тени раздражения.
Она утешала себя: «Если уж судьба такова, пусть хотя бы без ненависти».
Но однажды, придя в Зал Успокоенного Сердца, она увидела на его столе черновик указа. Он собирался отменить волю прежнего императора и возвести в императрицы Син Июн, дочь Син Юй.
Она оцепенела.
— Это же святотатство! — воскликнула она. — Что скажут министры?
Он молчал, слушал, потом спокойно взял указ и продолжил писать.
Она отвернулась, не в силах смотреть.
Он снова взял всю вину на себя, будто бы сам переменил сердце и полюбил другую.у Такой указ стал бы пятном на его жизни.
Она вышла из зала, и по щекам текли ледяные слёзы.
Что же это за женщина, ради которой он готов на всё? Почему не она?
Но указ так и не был обнародован. В тот день он получил тайное письмо, поспешно ушёл, не сменив одежды.
Она ждала его до ночи.
Когда он вернулся, был бледен, дышал тяжело. Он сел, но тут же закашлялся, и она подала ему чашку чая. Он поблагодарил, но его руки дрожали, а чай пролился.
Она спросила:
— Ты видел её?
Он кивнул и улыбнулся.
— Что она сказала?
— Показала мне одного человека и сказала, что станет моей женой.
— Кого? — не поняла она. — Её возлюбленного?
Он всё так же мягко улыбался:
— Да. Она сказала, что любит его.
Она смотрела на него, не веря.
Он не сердился, не скорбел и только тихо улыбался.
Ей хотелось, чтобы он хоть немного разгневался, хоть раз позволил себе боль.
Слёзы потекли сами.
Он протянул ей платок:
— Синь‑эр, не плачь.
Она закрыла лицо, но плач перешёл в рыдания.
Он долго молчал, потом положил руку ей на плечо:
— Синь‑эр, успокойся.
Она обняла его, уткнулась лицом в ворот его одежды и плакала, забыв о приличиях. Он лишь тихо гладил её по плечу.
Когда она, исчерпав слёзы, она подняла голову. Он смотрел на неё с лёгкой жалостью.
Она улыбнулась сквозь слёзы:
— Хуань‑гэ, мне скоро восемнадцать. Я ведь уже могу выйти замуж?
Он кивнул:
— Да, Синь‑эр уже взрослая.
— Я привыкла к дворцу, — сказала она. — Не хочу уходить. Пусть во время твоей свадьбы меня тоже объявят фэй, тогда я смогу остаться. Хорошо?
Он долго смотрел на неё, взгляд его затуманился, будто он видел не её, а что‑то далёкое.
Потом он улыбнулся:
— Хорошо. Я попрошу мать. — И добавил: — Если когда‑нибудь ты полюбишь другого, я помогу тебе покинуть дворец.
Она тоже улыбнулась.
Так вот каков итог, он согласен дать ей титул, но не сердце. Даже теперь ни слова обещания.
Она смеялась, пока снова не заплакала. Он молчал.
На восьмой год Дэю, в холодном феврале, та девушка стала Императрицей. Через три месяца они впервые разделили ложе. Через пять её похитили у Шаньхайгуаня, и он, переодевшись солдатом, спас её. Через месяц они вернулись во дворец.
Через тринадцать дней он погиб, упав у Тайхэ.
На следующий день Императорская Матерь объявила траур и воздвигла на трон Юй‑вана.
Через неделю Ду Тинсинь вернулась во главе войска, свергла их и, предъявив его завещание, назначила Сяо Цяньцина регентом.
На следующий день она велела назвать новый год девятым годом Дэю и исчезла.
Весной, когда хайтан вновь покрыл сад, она стояла под цветущими ветвями с дорожным узлом в руках.
Тонкий аромат цветов напомнил ей тот самый запах благовоний, которые она больше не зажигала: сначала свежесть весеннего дождя, потом глубокое, тёплое дыхание моря, как руки, поддерживающие нежный бутон.
Его запах.
Она улыбнулась и шагнула прочь из‑под ветвей.
Аромат ещё миг витал в воздухе и растаял.
Её последняя чаша для ладана наконец могла остаться неразожжённой.
