Цзун Ин не произнесла ни слова. Молчание длилось до тех пор, пока Цинхуэй вдруг не достала из ящика целую пачку билетов на корабль.
Это были те самые билеты, что некоторое время назад оставил в доме Шэн Цинжан. И лишь теперь стало ясно, что на календаре уже стояло 17-е число, ровно день отплытия.
Значит, в руках Цинхуэй лежал шанс покинуть Шанхай. Но этот шанс вот-вот обратится в ничто. В доме же никто даже не помышлял о бегстве.
В комнате долго стояла тишина. Наконец Цзун Ин подняла чашку, допила холодную воду и тихо спросила:
— До отхода корабля ещё сколько осталось?
Цинхуэй вздрогнула, посмотрела на билет, но промолчала.
— Если ещё можно успеть… ты хотела бы уйти? — уточнила Цзун Ин.
Мысль о бегстве никогда прежде не приходила Цинхуэй, но теперь, после ранения старшего брата и гибели дяди, война сама напоминала о своей непредсказуемости. Вчера ещё казалось, что всё обойдётся, а сегодня дядя, который мог бы спокойно сесть на этот корабль, уже обратился в пепел. Кто мог предвидеть?
Она нахмурилась, долго искала ответ, но так и не нашла слов. Вместо этого только взглянула на Цзун Ин. В её глазах стояла тревога, но в голосе слышалась наивная попытка утешить себя:
— Война ведь не будет идти слишком долго… правда? Она скоро закончится, верно?
Цзун Ин чуть приподняла ресницы, будто хотела ответить, но промолчала.
Лицо Цинхуэй опустилось, силы покинули её. В этот миг в гостиной пробили часы, и она, взглянув на стрелки, вновь посмотрела на билеты. Через мгновение девушка сложила их обратно в ящик.
В тот же миг они превратились в бесполезную бумагу, в упущенный шанс.
Шэн Цинжан предвидел именно такую бесплодную потерю. Вернувшись в дом, он не стал произносить лишних слов. Он только наедине переговорил с Цзун Ин, передал всё, что она поручила купить, и вскоре отправился заниматься другими делами — и службой, и похоронами дяди.
Перед уходом он пообещал вечером забрать её обратно, но услышал отказ.
Цзун Ин объяснила ясно: оба пациента остаются в тяжёлом состоянии, их необходимо наблюдать ещё двое суток.
Она не держалась за этот дом, но считала необходимым довести начатое до конца. Таков был её принцип.
В итоге они достигли одного соглашения: что бы ни случилось, к девятнадцатому августа Цзун Ин должна будет вернуться в своё время.
За те два лишних дня, что Цзун Ин оставалась в доме, она, даже не выходя за порог, ощутила перемены, ставшие слишком явными. Сначала стало меньше продуктов — слугам на кухне уже не удавалось выдумывать новые блюда. Затем пошли перебои с водой и светом — горячая вода почти перестала подаваться, электричество то и дело отключалось. И, наконец, в сам дом въехали новые люди: вторая сестра со всей семьёй, мужем и детьми, перебрались из китайской части города в особняк.
Были и хорошие вести: старший брат медленно, но всё же шёл на поправку, а хилый младенец наконец начал нормально есть. Цзун Ин и Цинхуэй с облегчением выдохнули, но вторая сестра не собиралась отказываться от своей «трёхдневной отсрочки». Теперь, когда людей в доме стало ещё больше, ей особенно резало глаза, что Цинхуэй возится с двумя чужими детьми. Взяв на себя обязанности временной главы семьи, она в полдень девятнадцатого числа резко приказала сестре немедленно отвезти малышей в приют.
Цинхуэй отчаянно сопротивлялась, но та не слушала ни уговоров, ни просьб. Схватив её за руку, едва ли не волоком вытолкала за дверь и, ухватив у порога метлу, выкрикнула:
— Шэн Цинхуэй, не избавишься от этих обуз — можешь даже не возвращаться!
Пришлось Цинхуэй сесть в автомобиль, и Цзун Ин поехала вместе с ней.
Машина покинула двор и направилась прямо к приюту на территории концессии.
Всю дорогу Цинхуэй мучилась сомнениями: если она не выполнит приказ, её вполне могут выставить из дома; если же отдаст детей, сердце не позволит успокоиться.
Цзун Ин заметила её смятение и мягко спросила:
— Скажи честно, чего ты сама хочешь?
Цинхуэй явно старалась убедить не столько собеседницу, сколько себя:
— В приют отдать не так уж плохо… Я ведь смогу иногда навещать их… — Она нервно прикусила ноготь. — Когда-то школа водила нас туда помогать, тогда там было уютно, почти по-домашнему.
Но, несмотря на все её доводы, когда они подъехали, картина оказалась иной: автомобиль не смог даже пройти к воротам. Приют внутри и снаружи был буквально захвачен толпами беженцев, о былом порядке не осталось и следа.
Цинхуэй онемела, глядя в окно. Все её оправдания рассыпались перед реальностью.
К тому же несколько беженцев, завидев остановившуюся машину, сразу бросились к ней и начали стучать по стёклам. Девушка испуганно прижала к себе ребёнка, отшатнулась назад, словно боясь, что стекло вот-вот разлетится.
Водитель оценил обстановку мгновенно.
— Здесь оставаться нельзя! — крикнул он и дал по газам.
Автомобиль вырвался из хаоса. Цинхуэй вцепилась в младенца так крепко, что он вскоре разрыдался в голос.
— Госпожа Шэн! — позвала её Цзун Ин и, улучив момент, перехватила из её рук заходившегося плачем малыша. — Давайте, я сама.
Руки Цинхуэй ещё дрожали, мышцы не сразу расслабились. Наконец она выдохнула и взглянула в окно. За стеклом открылся простор Хуанпу, где на воде стоял британский эсминец, готовый к отплытию.
Уже несколько дней по Сучжоу проплывали трупы, на горизонте над севером города тянулся чёрный дым. Поток беженцев в концессию не прекращался, то и дело вспыхивали грабежи и беспорядки, обозы с зерном останавливали на дорогах, магазины один за другим закрывались, жители старались не выходить из домов. Полиция давно не справлялась, а фронт подбирался всё ближе. Началась эвакуация. Женщин и детей спешно вывозили.
Более восьмидесяти процентов британских женщин и детей уже поднимались на корабли, чтобы из Усунькоу1 отплыть прочь из обречённого Шанхая.
Отходивший эсминец походил на уходящий вдаль Ноев ковчег.
- Усунькоу (吴淞口, Wúsōngkǒu) — устье реки Сучжоу в месте впадения её в Хуанпу, стратегически важный портовый район Шанхая, откуда в 1937 году осуществлялась эвакуация иностранных граждан. В газете The Townsville Daily Bulletin от 18 августа 1937 года есть статья «Evacuation of Women», где говорилось, что британские моряки эвакуировали 2000 женщин и 60 детей из Шанхая. ↩︎
