На огромной кровати из слоновой кости покоились подушки с инкрустацией из рога носорога и нефрита, поверх серебром вышитого войлочного покрывала был расстелен многоцветный ковёр из драконьих усов. Это была бы спальня, достойная самого небожителя, но сейчас она казалась пустой и холодной.
Фэн Сиян сидела перед зеркалом, рассеянно уставившись в отражение. За четыре дня она не смогла увидеть Ся Цзинши ни разу.
Днём он то был занят государственными делам, то проводил время в обществе отца Сюэин, играл с ним в шахматы или упражнялся в военном искусстве. А вечером, в какой бы час ни посылала она к нему слуг, неизменно возвращался один и тот же ответ: «У Его Высочества ещё остаются неотложные дела, пусть княгиня отправляется отдыхать одна».
В тот день она видела, как он с твёрдой решимостью вернулся к колеснице, громко приказав войску двигаться дальше. Но ей казалось, будто какая-то тонкая нить всё же тянется от него, и чем дальше уходил он, тем сильнее она натягивалась, но всё-таки не рвалась.
Она думала, что даже если ей никогда не достанется той глубокой и безбрежной нежности, что он дарил Исяо, разве плохо было бы каждый день встречать его спокойную улыбку? Но… Сиян горько усмехнулась самой себе: она так глубоко любила его, но ему, похоже, было всё равно.
С малых лет она была жемчужиной Суша, заботилась лишь о красивых платьях и изысканных украшениях. А потом признала его своим избранником, стала княгиней Чжэннань в блистательной династии Цзиньсю, его женой. Она верила, что теперь сможет прожить с ним в счастье до самой старости. Но вдруг перед ней выросла невидимая стена. С наивностью и богатым приданым она ворвалась в его жизнь, и лишь по случайности из подслушанных разговоров узнала, что никто здесь её не ждал.
Как же одиноко ей было! Рядом не оказалось ни одного человека, с кем можно было бы поделиться своими переживаниями. И разве человеческая жизнь не пуста и суетна, словно сон Чжуан Чжоу о бабочке*? Только вот, когда же та бабочка сможет найти дорогу домой?
Вдруг воздух вокруг стал горячим. Фэн Сиян вздрогнула и оглянулась. Среди колышущихся занавесей появился диковинный, ало-огненный дурман**, словно из иного мира. Ветер трепал занавески, создавая рябь и разнося повсюду лепестки дурмана, источая манящий аромат… Как же прекрасен был этот цветок!
Но внезапно «цветок» зашевелился. Нет, это был не алый дурман. Это была Фу Исяо!
Её лицо было скрыто развевающимися занавесками, но каждый едва уловимый вздох и пламя ненависти, исходившее от неё, говорили сами за себя. Фэн Сиян, знаешь ли ты, что такое отчаяние? Это холодная, безграничная тоска. Она мягко коснётся твоей руки, медленно поднимется к плечу, нежно проведёт по щеке… а потом вытянет из тебя каждую крупицу надежды, перехватит каждый вздох, пока ты не вернёшь мне моё счастье!!!»
Пронзительный крик, окутанный кружащимися кроваво-красными лепестками, долетел до Фэн Сиян и ударил её в лоб.
Мир тут же погрузился во тьму.
— …Пища должна быть лёгкой и легкоусвояемой. Если соблюдать покой, через два-три дня здоровье восстановится, — говорил лекарь, опустив руки и обращаясь к Ся Цзинши, стоявшему спиной к кровати, сообщая диагноз и назначая лечение.
Он наконец пришёл. Увидев его, Фэн Сиян едва не вскочила и не бросилась к нему в объятия, чтобы выплеснуть все накопленные за эти дни обиды и страдания слезами на его груди. Но, собравшись, она сдержала слёзы и снова закрыла глаза.
Оставив несколько рецептов для восстановления сил, лекарь откланялся. Фэн Сиян прислушивалась, как его нарочно приглушённые шаги постепенно затихают вдали, и сердце её сжималось от тревоги: он тоже уйдёт вслед за ним?
Тишина тянулась так долго, что она почти не выдержала и хотела открыть глаза. Но вдруг рядом прозвучал лёгкий вздох, послышался шелест одежды. Свет, падавший на её лицо, заслонили, и кровать чуть качнулась. Ся Цзинши сел рядом, мягко подтянул шёлковое одеяло и прикрыл им её руку, оставшуюся снаружи.
Его тихая, ненавязчивая нежность окружила её, и Фэн Сиян больше не смогла сдерживать слёзы. Она распахнула глаза и сдавленно позвала:
— Муж…
Ся Цзинши вздрогнул, но тут же улыбнулся ей тепло:
— Ты только что потеряла сознание. Лекарь прописал несколько тонизирующих средств. Я сейчас велю приготовить…
Не успев стереть слёзы, Сиян торопливо села в постели, прижимая одеяло, и схватила его за одежду:
— Лекарство может подождать… Муж, останься с Сиян хоть немного!
Он успокаивающе похлопал её по руке:
— Ложись. Я побуду рядом с тобой.
Но она не разжала пальцев и неуверенно спросила:
— Муж… Сиян тебя разгневала?
Губы Ся Цзинши едва заметно дрогнули, и он мягко сказал:
— Не думай много. Я в последнее время был занят, потому что слишком долго находился вдали от Цзиньсю, накопилось немало забот. Пройдёт немного времени, и всё уладится.
Слова его успокоили её. На щеках заиграл румянец, и она уже хотела что-то сказать, как вдруг вспомнила о том, что видела алый дурман прямо перед входом. Сердце мгновенно сжалось. Она машинально взглянула в сторону дверного проёма, но там было пусто.
* «Сон Чжуан-цзы о бабочке» (庄周梦蝶, Чжуан Чжоу мэн дие) — один из самых знаменитых философских эпизодов в даосском трактате «Чжуан-цзы» (IV–III вв. до н.э.), принадлежащем мудрецу Чжуан Чжоу (Чжуан-цзы).
Чжуан-цзы однажды увидел во сне, будто он бабочка. Он порхал, радовался и был абсолютно счастлив, но совершенно не осознавал, что он Чжуан-цзы. Проснувшись, он снова стал собой. И тогда он задумался: «Кто я на самом деле? Чжуан-цзы, которому приснилось, что он бабочка? Или бабочка, которой снится, что она — Чжуан-цзы?»
Сон о бабочке стал символом относительности и неустойчивости реальности, а также поиска подлинной свободы духа. «Мечта Чжуан-цзы о бабочке» — это не просто сон, а философская метафора о том, где проходит граница между реальностью и иллюзией, и существует ли она вообще.
** Дурман – ядовитое растение, может достигать 1,5 метров в высоту. Имеет нежные цветы, как правило белого цвета, и плоды с шипами.
