Они, смеясь, пошли обратно. И все недавние тревоги будто растворились в вечернем воздухе.
Когда Вэй Юнь проводил её до комнаты и уже собирался уходить, Чу Юй вдруг окликнула:
— Ты ведь специально пришёл, чтобы меня утешить?
Юноша смутился и почесал нос:
— Видел, что ты грустишь, а как утешить не знал. Вспомнил, как ты когда-то утешала меня: говорила, что стоит просто поговорить о горах и реках, и боль отступит. Вот я и подумал, пусть теперь ты поговоришь со мной.
Чу Юй молчала, глядя на него.
Его забота была неловкой, но искренней, совсем не такой, как уверенная сдержанность малого хоу-е. Её взгляд потеплел.
— Спасибо тебе, — тихо сказала она. — Мне и правда стало легче.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Вэй Юнь.
— Ступай, — махнула она рукой.
Он поклонился и ушёл.
Тем временем семья Чу вернулась домой. Се Юнь, не скрывая раздражения, обрушилась на Чу Цзяньчана:
— Посмотри, во что превратилась твоя дочь! Есть ли в ней хоть капля женственности? Я ведь говорила тебе, оставь девочку мне, не вози на юго‑запад. А теперь что? Она понимает ли вообще, что значит три года вдовства? Если потом не выйдет замуж, кто возьмёт её в приличный дом?!
— Мама, — раздался за спиной спокойный голос Чу Линьяна, — сестра не простая девушка. Не суди её мерками обычных женщин. Если уж говорить о воспитании, лучше спроси себя, как ты сумела вырастить А‑Цзинь такой коварной.
— Старший брат! — вскрикнула Чу Цзинь.
Он лишь повернулся к ней с мягкой улыбкой:
— Не говори.
От этого взгляда её пробрала дрожь. Он указал в сторону семейного храма:
— Иди туда. На колени.
— Линьян… — Се Юнь тревожно шагнула вперёд. — Ты слишком…
— Слишком? — холодно перебил он. — Несправедлив? Знаешь, что такое настоящая несправедливость? Если бы я и вправду был несправедлив, она бы уже не стояла здесь. За такие поступки я бы выдал её замуж хоть на свиное подворье!
— Но ты не можешь быть уверен, что она нарочно… — попыталась возразить Се Юнь.
— Могу, — усмехнулся он. — Чу Юй — моя сестра, и она тоже. Я знаю их обеих. Так кто из нас предвзят, мама? А‑Юй сильна, она может не показывать боли, но это не значит, что должна всё терпеть.
Он повернулся к Чу Цзинь:
— Вперёд. На колени.
Та молча пошла в храм. Когда за ней закрылась дверь, Чу Линьян сказал матери:
— Я не желаю ей зла. Просто не будь столь пристрастна. Если А‑Юй будет страдать, я позабочусь, чтобы и А‑Цзинь не жилось спокойно. Согласна?
— Неблагодарный сын! — вскрикнула Се Юнь, побледнев.
Он лишь спокойно посмотрел на неё, и она осеклась.
Он повернулся и направился к храму.
Чу Цзинь стояла на коленях перед алтарём. Лунный свет ложился на пол длинной полосой. Вскоре за её спиной появился Чу Линьян. Его тень слилась с её тенью, и девушка невольно задрожала.
— Зачем ты снова трогаешь А‑Юй? — тихо спросил он.
Она сжала кулаки, не отвечая.
— Помнишь, что я сказал тебе, когда тебе было двенадцать? — его голос был по‑прежнему мягок.
— Помню… — прошептала она, будто в кошмаре.
Он подошёл ближе, присел рядом, улыбнулся:
— Повтори.
— Не… трогай сестру. Не… замышляй против неё. Не… держи зла. Позволь ей быть, люби её…
— Я ошибся? — всё тем же ровным тоном спросил он.
— Нет… — слёзы катились по её лицу.
— Тогда объясни, зачем ты сделала это сегодня?
Она молчала. Он повысил голос:
— Говори!
— Что ты хочешь услышать?! — сорвалась она. — Почему ты так со мной обращаешься? Мы обе твои сёстры! Почему она — всё, а я — ничто?! Да, тогда, в двенадцать лет, я столкнула её в колодец, но она же отомстила! Я поверила тебе, пошла в тот колодец, а ты запер меня там на три дня! Разве этого мало? Почему я должна всё ей уступать?!
— Ты спрашиваешь, почему? — холодно произнёс он.
— Да! — закричала она, уже не сдерживаясь. — Я хотела доказать, что лучше её! Хотела, чтобы ты увидел, как ошибался! Я добилась всего: училась, читала, писала, играла, вышивала. А она что? Только меч да копьё! Но для тебя она всё равно лучшая! Почему?!
Она рыдала, теряя человеческий облик, как ребёнок, упавший в грязь.
Он стоял, глядя на неё молча.
Наконец, когда она выдохлась, он сказал тихо:
— Прости. Я не думал, что то, давнее, так глубоко тебя ранит. Это моя вина. Но всё прошло. Я хочу, чтобы в семье был мир. Не трогай больше А‑Юй. Считай её старшей сестрой, хорошо?
— А если не стану? — хрипло спросила она.
Он вздохнул:
— Ты знаешь мой нрав. Я не подниму на тебя руку, но… если снова опорочишь её имя — вырву язык. Если причинишь ей боль — сломаю тебе руки и ноги. Если разрушишь её брак — подберу тебе мужа, о котором будешь жалеть всю жизнь. А если убьёшь её… — в его глазах мелькнула жалость, — тогда, А‑Цзинь, я покажу тебе, что значит «хуже смерти».
Она подняла на него взгляд, полный ужаса. Он наклонился:
— Люди взрослеют. Сегодня я удержал А‑Юй, но в другой раз, если попытаешься снова, тебя уже никто не спасёт. В колодец я тебя больше не брошу, я вырос. Понимаешь?
Он снял с себя верхнюю одежду и накинул ей на плечи:
— Ночь холодна. Стой спокойно.
Брат, не оборачиваясь, вышел, тихо прикрыв дверь.
Тьма сомкнулась. В груди Чу Цзинь вспыхнул тот самый ужас, что когда-то, в двенадцать лет, в сыром колодце. Она знала: он помнит, что она боится темноты, и всё же закрыл дверь.
Он наказывал её. Хотел, чтобы она поняла: Чу Юй — святыня, к которой нельзя прикоснуться.
— Не надо! — закричала она, бросаясь к двери. — Брат, не запирай! Я послушаюсь! Не запирай!
Но за дверью было тихо. Как и тогда, много лет назад, его не тронул её крик.
В храме раздался её отчаянный плач. А Чу Линьян стоял снаружи, слушал долго, потом медленно ушёл во тьму.
