Через плечо была наброшена лёгкая накидка из прозрачного, почти невесомого фиолетового газа — словно дымка в предрассветном саду. На ногах — вышитые туфли из фиолетового атласа с узким носком и изящной подошвой, которая не гремела по камню, но оставляла ощущение присутствия.
Никаких лишних украшений. Ни румян, ни пудры. Только тонкий, еле уловимый розовый блеск на губах. И тем не менее — или, быть может, именно поэтому — её облик был поразительно живым.
Мудань стояла в стороне, не стараясь привлечь внимания, но всё в её облике — ясные глаза, белоснежная кожа, лёгкая осанка, лёгкий поворот головы — притягивало взгляд. Кто посмотрел на неё раз, невольно хотел взглянуть ещё.
И чем дольше смотрел — тем труднее было отвести глаза.
Госпожа Цуй не удержалась и бросила быстрый взгляд в сторону улицы, где, прижавшись к тени стены, стоял Ли Син. Он держался особняком, не подходил, не кланялся, не перебрасывался словами с родней. Но взгляд его — тяжёлый, мрачный, острый — неотрывно следил за Мудань.
Она была словно солнечное пятно на сером дворе, и он, как тень, застыл, напротив.
Улыбка на лице госпожи Цуй на миг дёрнулась, едва заметно — но тут же вернулась в рамки учтивости. Она бесшумно сместилась, сделала шаг вперёд, словно случайно, ловко заслонив собой Мудань от его прямого взгляда. Она бы с радостью вообще не пустила её сюда — но как? При таких-то связях между семьями, в такой день — день новоселья Ли Маньшэн — запретить появиться Мудань значило бы спровоцировать ненужную ссору.
Раз уж явилась, — подумала она с холодной сдержанностью, — то хоть не дать ей приблизиться к Ли Сину. И хорошо бы, чтобы гости, что появятся позже, — с золотыми подвесками, с родословной в несколько поколений, с громкими именами, — затмили её, уронили в тень, как луна блекнет в сиянии солнца.
Но Мудань ничем не выдала, что заметила чью-либо неприязнь или вмешательство. Она словно и не чувствовала посторонних взглядов. Вокруг неё быстро собрались родственницы — кто с улыбкой, кто с любопытством, кто с легким ехидством. Её расспрашивали, расхваливали лавку Хэ, шутили про благовония, намекали на сватовство — всё это привычно, как в любом большом доме.
Она отвечала вежливо, благодарила сдержанно. Те, кто шептал с усмешкой — будто не слышала вовсе. Улыбка у неё была ровной, спокойной, а голос — тёплым, но не заискивающим. Она держалась так, как держится человек, которому не нужно никого ни в чём убеждать — и в этом была особенная, упрямая сила.
Тем временем, из глубины двора донёсся голос Ли Маньшэн, звонкий, оживлённый:
— Сестры, время пришло! Благоприятный час настал!
Настал благоприятный час — и значит, пора было начинать обряд торжественного входа в новый дом.
Мудань отлично знала: переезд в новый дом — дело не просто радостное, но и исполненное особых правил и ритуалов. Упустить хоть одну мелочь — и говорят, счастье может обойти стороной. Поэтому, услышав, что благоприятный час настал, она поспешила выбрать себе выгодное место на краю дорожки, откуда всё было видно, но никому не мешала. Она стояла, сложив руки, с интересом глядя вперёд, в её взгляде не было ни суеты, ни раздражения — только сдержанное, спокойное внимание.
Госпожа Цуй, как и подобало старшей хозяйке, распоряжалась всем, будто дирижёр торжественного шествия. Впереди вышагивали две девочки — Жуй`эр и Хань`эр, серьёзные, сосредоточенные: одна держала белоснежную фарфоровую чашу, наполненную прозрачной водой, другая — высокую свечу, горящую ровным жёлтым пламенем.
Сразу за ними шли трое мальчиков из дома Хэ — Хэ Вэнь, Хэ Лэ и Хэ Чунь. Двое тоже несли воду, один — свечу. Их лица сияли гордостью, шаг был торжествен и даже немного напыщен, будто они сами были частью великого подвига.
За ними Ли Син, мрачный и молчаливый, вёл на поводке белоснежного козлёнка — символ чистоты и трудолюбия. По соседству Хэ Далан тащил за собой грузного быка — символ земного богатства и плодородия. Следом два племянника из дома Ли несли длинный резной стол, на котором блистали золото, яшма, нефрит — сосуды, кубки, украшения, всё сияло под утренним солнцем.
Ещё двое несли тяжёлый бронзовый котёл, доверху наполненный зёрнами — рис, пшеница, просо, бобы, сорго — чтобы в доме всегда был достаток и изобилие. Старший сын Ли Маньшэн, слегка вспотев, с серьёзным видом прижимал к груди меч — как охрану и благословение. Младший, не отставая, нёс седло — к счастью в путешествиях и к стойкости в жизни.
Мудань подумала, что вот теперь, наверное, и всё. Но ошиблась.
Следом выдвинулись ещё двое племянников — теперь уже не с оружием и не с животными, а с огромным, туго набитым ларцом. Крышка ларца была приоткрыта, и оттуда виднелись сверкающие отцветами ткани: парча, шёлк, тонкий хлопок, нежная камка — всё это напоминало сундук сокровищ.
А за ними, с лёгким усилием, неся каждый свою ношу, вышли две главные хозяйки дня — госпожа Цуй и ГЦэнь. В руках у каждой была тяжелая паровая корзина с пятью разными видами варёного злака: рис, ячмень, просо, пшеница и рис с фруктами. Всё это — во имя богатства, мира и благоденствия.
Замыкала шествие сама Ли Маньшэн, торжественная и прямая, словно вошедшая в роль древней матроны. В её руках блестел отполированный до зеркального блеска медный замок — большой, тяжёлый, надёжный. Она прижимала его к груди с тем самым видом, с каким кто-то другой держал бы сердце.
Она подняла ногу — и первой ступила через порог. С этого момента дом стал живым.
Толпа разразилась весёлым хохотом, и, словно по команде, все разом громко выкрикнули:
— Свечу держим — путь озаряем! Воду несём — чистоту в дом приносим! Козу ведём, быка тащим — в изобилии жить будем! Золото и нефрит на столе — к богатству! Зёрна в котле — к сытости! Парча в сундуке — к теплу! Да будет великое счастье!
Смех, крики, игривые подначки — и вот уже один за другим участники церемонии начали входить в новый дом. С этого момента считалось, что обряд новоселья завершён, и жилище обрело настоящих хозяев.
Новый дом Ли Маньшэн и впрямь оказался достойным — просторный, светлый, с ухоженными дворами, где зелень казалась особенно сочной, а деревья — старыми, как будто с глубокими корнями. Когда все гости осмотрели покои и прошлись по саду, часть старших отправилась помогать с приготовлениями к предстоящему обеденному пиршеству. Остались только девушки — все юные, нарядные, весёлые — и собрались в беседке у пруда, где вода сверкала под солнцем, а в камышах перекликались стрекозы.
Среди всех присутствующих девушек только одна — Мудань — была женщиной, уже пережившей брак. Она не только выходила замуж, но и развелась, да ещё как — громко, вызывающе, с настойчивой решимостью. Ходили слухи, что здоровье у неё было слабое, что замуж её выдали ради обряда “отвода беды”, но — поди ж ты — жива осталась. А потом ещё и от мужа ушла — сама. И не затворницей жила, не жаловалась, а цвела, будто та самая пионовая ветвь, что срезали, а она снова пошла в рост.
Собственные племянницы — Инь`эр и Жун`эр — сидели рядом с ней как ни в чём не бывало, весело болтая, но вот остальные девушки, особенно из сторонних домов, не могли скрыть — пусть даже за улыбками — своего живого интереса. Смотреть пытались украдкой, но из-за угла. Говорить — с оглядкой, но всё равно пытались подвесить вопрос, поддеть, выудить.
Как интересно читать описание обрядов и обычаев, а такое подробное представление наряда, прически и украшений дает яркое впечатление о внешнем виде героини, спасибо за тщательный и красочный перевод))