Госпожа Цэнь вышла следом, не давая уйти. Она крепко удержала Мудань, одной рукой обняла её за плечи, а другой — бережно вытирала слёзы с побледневшего лица. В её взгляде, устремлённом на госпожу Цуй, застыла стужа.
— У нас, в семье, не привыкли без разбору поливать родную кровь грязью, — её голос звучал твёрдо и гневно. — Если уж ты всей душой решила стать на сторону чужих, лишь бы навредить племяннице, то что ж… такой заботливой родни нам не нужно. Можешь не утруждать себя — уходи. Гостей мы сегодня не принимаем.
Она выпрямилась, заслоняя собой девушку:
— А что касается того, будто бы наша Дань`эр получила свадебные дары и теперь отказывается от брака, да ещё втягивает семью в беду, — пусть это тебя не тревожит. Всё, что она сказала — и передай своей хозяйке. Хотят расправы — пожалуйста. Хочется им крови — так пускай!
Госпожа Цуй то бледнела, то вспыхивала краской. Мысли метались, как сбитые птицы. Семья Хэ, выходит, и вправду решила порвать все отношения. Ну что ж, прекрасно.
Главное — чтобы они не догадались: ещё до визита она твёрдо решила, что, если не добьётся желаемого — больше не станет с ними церемониться. Пускай теперь Ли Син подавится этим упрямством! Он и сам должен понять: сожжены последние мосты.
Уж посмотрим, станет ли он по-прежнему толкаться возле дома Мудань, откладывая помолвку с семьёй У? Или тайно строить планы уехать подальше?
Срубишь дерево — и каркать больше некому.
Госпожа Цуй, ещё не успев скрыться за порогом, вдруг остановилась, будто что-то осенило её. В груди снова вспыхнуло пламя уязвлённого самолюбия. Она резко обернулась, губы её скривились в язвительной усмешке, а голос, холодный и обострённый, прорезал тишину:
— Дань`эр, перестань пугать меня громкими словами. Сделала — значит, имей смелость признать. А то совсем как та собака, что лает на Лю Дунбиня[1], не различая, кто перед ней — добродетель или враг! — она усмехнулась с показной снисходительностью, в голосе звучала колкая насмешка. — Сейчас ведь и правда не разберёшь, кто прав, кто виноват. А ты, гляжу, и впрямь хочешь, чтобы дело дошло до людских свидетельств? Думаешь, кто-то станет рваться в пекло ради твоей чести? Да не окажется ли тогда, что все маски сорваны и позора не оберёшься?
Она обвела всех холодным взглядом, выдержала паузу и добавила с фальшивым участием:
— Вам бы стоило хорошенько всё обдумать, прежде чем отвечать. Не пожалейте потом, что поздно раскаиваться, да и некому будет выслушать! А я, пожалуй, пойду. Мне здесь больше делать нечего.
С этими словами она гордо развернулась и поспешно направилась к выходу, даже не взглянув назад, будто сама собой поставила точку в этом разговоре.
Однако в доме уже поднялся шум. Услышав крики и догадавшись, что произошло неладное, третья невестка Чжэнь с тревогой выбежала во двор. Когда она увидела уходящую спиной госпожу Цуй и сразу поняла, с каким умыслом та приходила, лицо её исказилось от ярости.
Не теряя ни минуты, она метнулась обратно в комнату, подхватила несколько подарков, что госпожа Цуй принесла с собой, и с гневным лицом выбежала во двор. Догнав её у самого крыльца, с силой швырнула эти дары к ногам злополучной родственницы. Те глухо ударились о камни, разлетелись в стороны, и, не удержавшись, женщина пару раз с яростью наступила на них, словно желая растоптать не только подношения, но и то унижение, что с ними пришло.
— Вот твои милости! — выкрикнула она, вздымая грудь от ярости. — Прими обратно, да не подавись на счастье!
А надо сказать, госпожа Чжэнь, если в чём и была по-настоящему сильна, так это в искусстве ссоры. Ни у кого не было столь меткого языка и такой способности подлить масла в огонь — особенно когда этот огонь уже вовсю разгорался.
Как только госпожа Чжэнь подняла голос, из дома поспешили и другие — шестая невестка Сунь с несколькими старшими служанками и родственницами, привлечённые шумом и ссорой. Они, в отличие от неё, не кидались в открытую брань, но каждая вставляла своё едкое словечко — то с упрёком, то с жалобой, то с притворной заботой, пересыпая речь недомолвками и тонкими насмешками. Перебрасывались репликами, словно играли в незримую игру, где каждая фраза лишь подливала масла в огонь.
— Ах, не думала, что у некоторых и правда совесть на замок повесили…
— Да уж, кто бы мог подумать, что, родня на такое способна…
— А уж как сладко улыбалась, пока в дом входила — будто бы с добром пришла…
Подобные замечания сыпались со всех сторон, напоминая холодный осенний дождь — мелкий, но назойливый, заставляющий продрогнуть до костей. Всё происходящее быстро привлекло зевак — то тут, то там начали собираться люди, прислушиваясь к выкрикам, вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть, что случилось. Любопытство, как и всегда в таких случаях, распухало толпой.
Госпожа Чжэнь, впрочем, сама толком не знала, что именно произошло. Её не было в комнате, когда всё началось, и она не слышала, какие слова были сказаны. Но одно было очевидно: госпожа Цуй оскорбила госпожу Цэнь, и задела Мудань настолько, что та, мягкая и кроткая, дошла до отчаяния. А значит — была унижена, обижена, возможно, даже втянута в какой-то подлый расчёт.
В голове у госпожи Чжэнь быстро сложилась своя версия событий — простая, как и всё, что она воспринимала: важная госпожа с чиновным домом за спиной решила унизить родню, сочла её не ровней, а потому вела себя надменно, без капли уважения. И, не имея точных сведений, она с жаром пустилась в пересказ — приукрашивая, преувеличивая, сгущая краски по своему разумению.
— Вот вам и благородство! — вещала она, подбоченясь. — Родная кровь, а повела себя, будто бы с нищими столкнулась! Глаза вверх, слова — как плётка! А уж как Мудань довели, так и вовсе сердце обливается! Девочка, можно сказать, чуть не в обмороке стояла, белее рисовой бумаги!
[1] Это китайская пословица — “狗咬吕洞宾，不识好人心” (гоу яо Лю Дунбинь, бу ши хао жэнь синь), что дословно значит: “Собака лает (или кусает) Лю Дунбиня, не узнаёт доброго человека”. Лю Дунбинь — один из легендарных Восьми бессмертных в даосской мифологии, воплощение мудрости и добродетели.
Смысл пословицы: делать зло тому, кто пришёл с добром; не различать, кто враг, а кто благодетель; отплачивать чёрной неблагодарностью за добро. В русском переводе выражение означает — не различать хорошего человека, отблагодарить злом за добро, быть неблагодарным.
