Снаружи у дверей библиотеки не наблюдалось ни единой фигуры — никто не стоял на страже, не подавал голоса. Внутри же царила приглушённая тишина, нарушаемая лишь редкими щелчками — камешки вэйци один за другим ложились на доску. Явно разговор уже был окончен.
Мудань подошла ближе, приподняла изящную руку и неслышно постучала в створку. В глубине души у неё уже сложилось предчувствие: если бы Цзян Чанъян не сумел пройти через суровый рубеж, каким был старший господин Хэ Чжичжун, тот не стал бы спокойно сидеть с ним за доской, доигрывая партию в молчании.
Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем за дверью раздался его сдержанный голос:
— Входи.
Мудань тихо толкнула дверь и вошла. С первого взгляда её глаза остановились на ложементе у окна, где лицом к лицу, скрестив ноги, сидели Хэ Чжичжун и Цзян Чанъян.
С того самого мгновения, как она переступила порог, взгляд Чанъяна был прикован лишь к ней — в его глазах светилась теплая мягкость, а у губ играла сдержанная, почти незаметная улыбка. Мудань в ответ расцвела радостной, открытой улыбкой, словно весенний цветок распустился в утреннем свете. Лишь после этого она повернулась к отцу:
— Отец, матушка велела узнать, не желаете ли вы чего-нибудь перекусить?
Хэ Чжичжун бросил на дочь одобрительный, успокаивающий взгляд, затем обернулся к Цзян Чанъяну:
— Чанфэн, что бы ты хотел? Не стесняйся, говори.
Цзян Чанъян мягко усмехнулся:
— Что будет под рукой, то и пойдёт. Я неприхотлив.
— Раз ты не слишком голоден, — сказал Хэ Чжичжун, — оставайся к ужину. Дань`эр, скажи кухне, пусть приготовят достойную трапезу с вином и закусками.
Мудань подняла взгляд и вопросительно посмотрела на Чанъяна, словно дожидаясь его решения. Тот, однако, покачал головой, улыбаясь:
— Благодарю за щедрое предложение, старший господин, но не стану злоупотреблять вашим гостеприимством. Что-нибудь простое будет вполне достаточно.
Хэ Чжичжун не стал настаивать. Поглаживая седую бороду, с лёгкой усмешкой произнёс:
— Что ж, как знаешь. В таком случае, Дань`эр, пойди на кухню и скажи, чтобы приготовили вонтоны, как в прошлый раз, — пусть принесут сюда.
Мудань кивнула и, не теряя времени, направилась в сторону кухни. Прошло не так уж много времени, как ароматные вонтоны были готовы, и она, как и прежде, решила принести их сама.
Осторожно приоткрыв дверь библиотеки, она заглянула внутрь — но там её взгляд наткнулся лишь на фигуру Цзян Чанъяна, сидевшего в одиночестве. Хэ Чжичжун куда-то исчез.
— А где отец? — спросила она, чуть приподняв брови.
Цзян Чанъян поднял на неё глаза:
— Старший господин сказал, что хочет показать мне одну редкую вещицу. Велел подождать.
— А… — отозвалась Мудань, поставила в сторону коробку с угощением и шагнула к столу, чтобы убрать камешки с доски.
Она начала собирать белые, он — чёрные. Работали молча, неспешно, словно в этом тихом действии заключалась особая церемония. Начали с противоположных краёв, и постепенно их руки приближались друг к другу, пока, как и следовало ожидать, не соприкоснулись в центре.
Мудань мягко отвела ладонь в сторону, потянулась к правому краю доски. Но Цзян Чанъян, будто бы ничего не заметив, так же спокойно протянул руку туда же — к правой стороне.
Несколько раз их пальцы сталкивались — лёгкое, почти неощутимое прикосновение, но в нём сквозила тёплая мягкость, как прикосновение весеннего ветерка. Каждый раз, когда Мудань поспешно отводила руку, он вновь, будто случайно, следовал за ней, всё время оставаясь где-то рядом, не позволяя отдалиться.
Смутившись, она резко отдёрнула руку и, порозовев щеками, подняла на него глаза.
А Цзян Чанъян по-прежнему выглядел совершенно спокойным. Его взгляд был опущен, он будто бы весь ушёл в дело — равнодушно собирал чёрные камешки, даже не взглянув в её сторону, как будто всё произошедшее ей просто почудилось. Всё — лишь плод её воображения.
Мудань почувствовала досаду. Опустив глаза, вновь принялась собирать белые камни — теперь уже нарочно выбрала участок доски, где чёрных не было и следа. Посмотрим, как он теперь сунет туда свою руку.
Но едва она подняла два камешка, как и он, ни слова, ни взгляда, легко переместился следом. И не просто за чёрными — он начал собирать белые вместе с ней. Его пальцы снова и снова слегка касались её, едва-едва задевая кожу, — мимолётно, осторожно, будто пугливая рыбка скользила в прозрачной воде и тут же ускользала прочь.
Она ведь не ребёнок, в конце концов. Сколько можно дразнить её так, будто перед ним наивная девочка? Мудань почувствовала, как в ней зашевелилось раздражение. Не сказав ни слова, она решительно распахнула обе ладони и одним движением смахнула оставшиеся на доске камешки в одну кучку. Склонившись, уже собиралась зачерпнуть их все разом, как вдруг на тыльную сторону её рук мягко легли две руки Цзян Чанъяна.
— Там внутри ещё остались чёрные, — произнёс он с самым серьёзным видом. — Я помогу отделить их.
Но, несмотря на спокойный тон, его руки почему-то не двигались. Они лежали на её ладонях, будто приклеенные, и не спешили уходить. В следующее же мгновение его ладони покрылись тонкой испариной — горячей, влажной, живой. Жар от них будто проник под кожу, и Мудань вздрогнула, как от лёгкого разряда, едва уловимого, но обжигающего. Пальцы её дрогнули.
Она уже хотела отдёрнуть руки, как вдруг он, не дав ей и доли секунды, решительно прижал их — крепко, уверенно, захватив в свои ладони, будто боялся отпустить.
Мудань опустила взгляд, ресницы дрогнули, и тихо, почти шёпотом, вымолвила:
— Отпусти.
Но Цзян Чанъян и не думал отпускать. Увидев, как лицо Мудань вспыхнуло румянцем, как задрожали её длинные ресницы, он ощутил странное, почти торжествующее возбуждение. Крепко сжимая её руки в своих ладонях, он невольно подумал: какие же у неё маленькие ладошки… мягкие, как шёлк.
На улице была осень, но ему казалось, что он попал в разгар летнего зноя. Солнце, проникая сквозь тонкую небесно-голубую занавеску, ещё не сменившую летнюю на зимнюю, мягко освещало лицо Мудань. Её щёки, и без того румяные, стали ещё ярче, словно весенние цветы персика, а губы, алые и сочные, словно дразнили его своей недосягаемостью, но в то же время манили к себе.
В нём вспыхнуло непреодолимое желание — протянуть руку, коснуться её щеки, провести пальцами по тончайшему пушку кожи и почувствовать, правда ли он мягче самого нежного шелка. Но он не посмел. Лишь ещё крепче сжал её ладони и почти неслышно, срывающимся голосом, выдохнул:
— Дань`эр…
Мудань по-прежнему молчала, опустив глаза. Её ладони в его руках тоже были влажны от волнения. Всё вокруг замерло, растворилось в неподвижной тишине. Она лишь ощущала лёгкий цитрусовый аромат, струившийся от серебряного ароматного шара, висящего недалеко; видела, как танцуют в солнечном луче крошечные пылинки; слышала только одно — учащённый, тяжёлый стук собственного сердца и своё прерывистое, то затаённое, то шумное дыхание.
В следующее мгновение, совсем рядом с её ухом, раздался его приглушённый голос, тёплый, как дыхание:
— Дань`эр, не бойся…
— Я и не боюсь тебя, — прошептала Мудань, но лицо её пылало, как будто пламя охватило щеки. — Отпусти, скорее… Отец вот-вот вернётся…
Цзян Чанъян мягко усмехнулся, но голос его был по-прежнему серьёзен:
— Старший господин сказал, что хочет показать мне сокровище, которое для него столь же важно, как собственная жизнь. Я сидел и ждал… а потом пришла ты.
У Мудань внутри всё сжалось. Сердце дрогнуло — он это всерьёз? Он хочет сказать, что отец… уже принял его?
Она медленно подняла взгляд и вгляделась в его лицо, пытаясь разглядеть в глазах, не шутит ли он. Голос её прозвучал негромко, но твёрдо:
— Верно. Отец сказал: если ты хоть на волос посмеешься надо мной, он… он и мои братья — не пощадят тебя. Кто бы ты ни был.
