Люй Фан поднял голову. Перед ним стояла Мудань. На ней было надето скромное платье из голубой ткани с круглым воротом и узкими рукавами. Волосы она не прикрыла футунем, а лишь собрала в высокий узел и заколола овальной шпилькой из белого, словно овечий жир, нефрита. В руке её горела бумажная фонаря. Она стояла неподалёку, глядя прямо на него спокойно, чисто, словно холодный родник, и в этом взгляде не было ни малейшей суеты.
— Но я ведь действую по повелению императора! Пусть поступил не так, как следовало, но ведь наказание уже получил… — торопливо заговорил Люй Фан.
Увидев, что с появлением Мудань слуги перестали его колотить, он сразу понял: она не станет лишать его жизни. Торопливо попытался подняться, отряхнуть одежду, хотел даже изобразить улыбку, встретившись с её взглядом, но тут один из слуг резко ударил его ногой под колено. Люй Фан снова рухнул в грязь. Боль в покусанной собакой руке и бедре пронзила его, будто раскалённые иглы.
Он скривился, но всё же протянул вперёд окровавленные конечности, показывая Мудань:
— Вот, смотри сама! Плоть вся разодрана, мясо вывернуто, до кости видно…
Служанки при Мудань поморщились и отвернулись от отвратительного зрелища. Но сама Мудань даже глазом не дрогнула. Её голос прозвучал холодно и ровно:
— Люй десятый молодой господин… Так значит, то самое «императорское повеление», которым вы прикрываетесь, велит вам по ночам врываться в чужие дома, воровать и позориться? Простите мою не учёность не слыхала я о таких императорских указах. Сегодня, если бы я велела убить вас на месте, вы получили бы по заслугам. Но я не хочу так просто губить человеческую жизнь. Вы утверждаете, что действуете по высочайшему приказу. Так предъявите доказательство. А если ничего нет. я отправлю вас в ямэнь, в руки властей. И тогда вам предъявят все грехи разом, и конца вам не будет.
Жестокосердная, злобная женщина! — так тут же определил её Люй Фан в своём сердце. В ямэнь идти он боялся куда меньше там, может, и выкрутится. Но тогда уж точно не останется никакой возможности увидеть этот цветок. А сейчас, если сумеет удержаться здесь, рано или поздно взглянет на него.
Он поспешно расплылся в заискивающей улыбке:
— Виноват я, всё виноват! Просто слишком уж люблю цветы потому и занесло меня на этот безрассудный шаг. Прошу барышню Хэ быть великодушной и не держать зла, пощадить меня на сей раз. Вы ведь, как и я, любите цветы, выращиваете их должно быть, можете понять моё чувство. Злого умысла у меня не было, только хотел посмотреть. Если хоть слово моё окажется ложью пусть Небо поразит меня громом, пусть моя семья до конца рода не узнает счастья!
Клятва была страшная и ядовитая. Человек этот выглядел мягким и учтивым, но умение терпеть боль у него оказалось поразительное: даже в такой час он умудрялся улыбаться.
Мудань же смотрела на Люй Фана и молчала, задумчиво погрузившись в собственные мысли.
Люй Фан почувствовал: кажется, она уже склонна поверить его словам. В душе он был спокоен — ведь и впрямь пришёл только взглянуть. Потому выпрямился, расправил грудь и сказал с напускной честностью:
— Если уж вы мне не верите так сперва заприте меня, расспросите людей. За все эти годы я хоть и любовался чужими садами, но никогда не делал зла, не совершал дурного.
Но тут вдруг сбоку раздался резкий хриплый крик. Высохший старик, худой и тёмный, подскочил, потрясая в руках тот самый медный молоточек, что отняли у Люй Фана, и несколько раз примерился ударить им по голове огромного чёрного пса.
Взгляд Мудань мгновенно переменился. Она холодно метнула глаза на Люй Фана. У того сердце оборвалось: Плохо дело! И он поспешил выкрикнуть:
— Это… это я впервые взял его в руки! Хотел только оглушить пса, не убить, иначе ведь он и вправду разорвал бы меня на куски!
Но по выражению лица Мудань он понял: слова его не спасают. В панике он поспешно добавил:
— Да, моя вина! Я софистикой прикрываюсь. Я вломился в ваш дом ночью во всём виноват и по заслугам наказан. А хотите дайте мне самому по голове, чтоб злость выпустить? Считай, отомстите за этого пса!
И с этими словами он сунул голову прямо к тому чёрному худому старику, подставляясь под удар.
Мудань по-хорошему должна была считать его омерзительным до крайности. Но, видя, как он суёт голову под удар, едва сдержала улыбку. Она ничего не сказала, только перевела взгляд на садовника Ли.
Тот молчал какое-то время, потом вдруг высоко поднял медный молот.
Люй Фан вздрогнул от страха и закричал:
— Постойте! У каждой обиды есть виновный, у каждого долга — свой должник. Пусть лучше эта большая чёрная собака сама меня долбанёт!
Садовник Ли, старый мастер по цветам, замер, в глазах его мелькнул огонёк насмешки. Следом он швырнул молоток какому-то юноше и, глядя на Мудань, показал несколько знаков руками.
Мудань бросила на Люй Фана холодный взгляд и распорядилась:
— Перевяжите ему раны, а потом заприте в дровяной сарай. Завтра отправим его в ямэнь.
Люй Фан взвыл:
— Да постойте же! Я вор меня уже избили, наказание получил. С собакой вашей я только помахал молоточком и за это тоже досталось. Но разве никто не думает о том, что это она меня покусала? В сарай ладно, хоть на сколько дней, я стерплю. Но в ямэнь… не надо!
Мудань обернулась и холодно сказала:
— У всякой обиды есть виновный. Хотите справедливости так пусть он отомстит тебе. Дайте-ка ему в ответ вас покусать?
И крикнула:
— Дахэй!
Тот самый огромный чёрный пёс, жирный, неуклюжий и вроде бы простоватый, тут же подскочил, виляя хвостом. Прижал уши и доверчиво ткнулся головой к Мудань. Она ласково потрепала его по макушке, потом указала пальцем на Люй Фана.
Дахэй мгновенно переменился: уши встали торчком, глаза вспыхнули хищным блеском. Он уставился на Люй Фана, а из пасти тянулась длинная прозрачная нитка слюны.
Кусаться с собакой? — по спине Люй Фана пробежал холодок. Он задрожал и поспешно затараторил:
— Нет-нет! Я не стану мстить. Пусть так, я это заслужил!
Мудань вдруг рассмеялась:
— Заслужили, значит? Что ж, можно и не отправлять вас в ямэнь…
Люй Фан живо вскинулся:
— Что нужно? Скажи, чего хочешь!
Мудань скользнула взглядом по ранам, что оставила собака, и медленно произнесла:
— Напишите на меня расписку о жизни и смерти. Если переступите мой порог и с вами что-то случится, чтоб не смели винить меня. Впрочем, вам и так не на кого было бы жаловаться… но боюсь, найдутся охотники заварить лишнюю кашу.
Люй Фан поспешно закивал, как клюющий зёрна петух:
— Конечно-конечно, само собой!
Только тогда Мудань велела вынести его прочь. Приказала промыть раны чистой водой — и не один раз, а несколько. Затем велела обдать их ещё и вином. Но перевязки делать не позволила.
Люй Фан корчился от боли так, будто умирал, но всё же не проронил ни крика. Позорнее всего было бы застонать перед ней — и он из последних сил терпел, сцепив зубы до хруста.
