За вечерним столом, когда вся семья уже расселась и аромат тушёного мяса вперемешку с запахом жасминового чая наполнял комнату, Хэ Чжичжун обратил внимание на два новых блюда. Он чуть приподнял бровь, с интересом посмотрел на аккуратные ломтики свежей сырой рыбы, поданные с уксусом и тонко нарезанным имбирём.
— Хм! А кто это такой догадливый, что точно подгадал — я как раз с утра мечтал о сырой рыбе?
Далан тут же заговорил, чуть торопясь:
— Сегодня был на Восточном рынке — за холодной лапшой ходил. Там и повстречался с Чжан Уланом. Вот он и передал этих карпов — в дар.
Хэ Чжичжун взял одну тонкую пластинку, с видимой осторожностью положил в рот, разжевал медленно, оценивая вкус. Через миг уголки его губ приподнялись:
— Угу, свежая. Мясо сластит, значит, недавно пойманы. Интересно… а с чего это вдруг Улань решил делать такие подарки?
— Сначала расспрашивал про торговлю, — объяснил Далан. — Потом вспомнил, что должен был отблагодарить меня за тот ужин, а когда я отказался идти к нему в гости, вдруг — на тебе, карпов притащил.
Он повернулся к Сыляну:
— А ты слышал? Он лавку открыл — рисом торгует. Это как понимать? Он что, решил на путь добродетели встать?
Сылян усмехнулся, даже покачал головой:
— Ну а как же — слышал. Я даже подарок носил на открытие. Говорят, задумался: возраст уже не юный, а всё ещё болтается без цели. Хорошая невеста — не глядит в его сторону, а тех, что сами к нему — он нос воротит. Вот и решил, видно, взяться за ум. Пора, думает, дом обустраивать, семью заводить. Так и повадки меняет, и дела заводит — пытается стать человеком серьёзным.
Хэ Чжичжун, не спеша, взял ещё одну тонкую ломоть рыбы, поднёс ко рту, прожевал с видимым удовольствием, а потом, покачав головой, негромко произнёс:
— Мысль у него, конечно, неплохая. Начать с чистого листа — дело достойное. Вот только… сколько хватит ему решимости?
Четвёртый брат хмыкнул, усмехнувшись:
— С этим-то и загвоздка. Путь длинный, а сердце у него не такое уж и стойкое. Кто ж к нему пойдёт за рисом, если его имя, как шпилька, всех колет? Люди от него шарахаются, как от беды. Не то что купить — на глаза попасть боятся.
Он, разгорячившись, поведал остальным, как в день открытия они силой затащили старика в лавку, как тот от страха упал в обморок, и как потом пришлось платить за лекарства, лишь бы не вышел ещё больший позор.
Эрлян, Второй брат, покачал головой с полуулыбкой:
— Да какой из него торговец? Всё это — не по нему. Если уж и хочет он себе путь выбрать, который действительно приведёт к делу — так лучше бы в армию пошёл. Там, по крайней мере, кулаки его пригодятся.
Шестой, Люлян, усмехнулся с ноткой насмешки:
— В армию? А как же жена, которую он так хочет? Кто ж ему в казарму жену пустит? Не для того он вдруг стал чинным, чтобы снова оказаться среди солдатни. По мне — уж лучше пусть петухов выращивает да в петушиных боях участвует. Вот уж где по-настоящему его натура заиграет.
— Пф! — резко прервал его Хэ Чжичжун, и строго бросил:
— Это ты так человека оцениваешь? За ни во что?! Петушиные бои — разве это дело для порядочной семьи? Если бы кто услышал тебя снаружи — вот был бы стыд!
С этими словами он с раздражением положил палочки на подставку, но голос его уже смягчился. Он не любил, когда в доме говорили свысока о тех, кто хоть и оступился, но старался выправиться.
Шестой, Люлян, зная, что он в доме младший и к его словам чаще снисходительно улыбаются, чем спорят всерьёз, не счёл нужным сдерживаться. Он поднял брови и с вызовом возразил:
— Где же это я его принизил? Сейчас ведь как говорят — сыну и учиться не надо, лишь бы в петушьих боях и скачках удача была, тогда и книжки не нужны. Если б у меня не было приличного заработка, я бы тоже завёл петухов. Где ты ещё найдёшь способ так быстро заработать? Мы, между прочим, вкалываем месяцами — на кораблях, в бурях, по чужим портам, вечно рискуем, вечно на грани. А прибыль? Ещё надо горло сорвать, чтобы товар сбыть. А кто-то пару раз ставку сделал — и уже в деньгах купается!
Слова эти прозвучали громко, с лёгкой бравадой, но и с горечью в голосе — молодой был, горячий, и тяготы ремесла не скрывал.
Сидевшая неподалёку супруга пятого Уляна, госпожа Чжан, вынашивавшая ребёнка, услышав подобную дерзость, тут же нахмурилась. Она всерьёз верила, что всё, сказанное в присутствии беременной женщины, отпечатывается в будущем ребёнке. А уж разговоры про азарт, жадность и легкие деньги — и вовсе считала пагубными. Не говоря ни слова, она встала, молча поклонилась старшим и вышла из зала, унеся с собой безмолвное неодобрение.
Лицо Хэ Чжичжуна потемнело. Его брови сдвинулись, он не сказал ни слова, но напряжение, повисшее в воздухе, почувствовали все.
Сбоку, возле ширмы, служила Ян — одна из наложниц, всегда чуткая к настроению главы дома. Завидев хмурый взгляд господина, она тут же начала посылать шестому брату отчаянные взгляды и тайные знаки, будто ловила его за подол, заставляя замолчать.
Люлян, недовольно фыркнув, всё же умолк. По всему было видно — он, хоть и не согласен, но спорить дальше не решится.
Лицо Хэ Чжичжуна омрачилось окончательно. Он громко фыркнул, в голосе его прозвучал холодный гнев:
— А ты чего не вспомнил про тех, кто на петушиных боях доигрался до того, что спустил всё состояние, продал жену, детей и сам в канаву лёг? Такие речи, да ещё при детях — совести у тебя нет? Не боишься, что они по наклонной пойдут?
Он резко оттолкнул чашу с рисом, взглядом окинул всю родню:
— Мне дела нет до чужих. Но если кто-то из сыновей Хэ посмеет связаться с этим развратом — хоть раз! — ноги переломаю и из дома выгоню! Пусть даже не мечтает о доле в наследстве. Пусть под забором живёт — мне плевать!
Шестой, увидев, что отец уже не в гневе, а в ярости — настоящей, глубокой, с той суровой стужей, что не прощает, — мигом притих. Он втянул шею, опустил глаза и молча принялся доедать рис, не смея даже поднять взгляда.
Хэ Чжичжун, однако, так и остался мрачным, и даже рыба, что ещё недавно казалась особенно нежной, потеряла вкус. Он отложил палочки, будто больше не желая продолжать трапезу.
Сидевшая рядом госпожа Цэнь, молчаливая и спокойная, как водится, в её натуре, не сказав ни слова, переложила ему в чашу горячего, наваристого куриного супа, подогретого до идеальной мягкости. Затем тихо, почти шепотом, произнесла:
— Дети ещё молоды. Ну что ты сердишься так? Сердце себе изведёшь. Воспитывать надо не в один день — терпение нужно. Потихоньку научатся.
