Мудань теперь поняла: тот самый человек в серебристо-белых одеждах, которого окружала толпа и которого унесли прочь, был не кто иной, как ван Нин. А этот тихий дворик при храме — вовсе не просто сад, а устроенный здесь же приют и лечебница, куда привозили страждущих: больных, сирот, немощных, нищих — всех, кто оказался без опоры и защиты.
Ли Син смущённо улыбнулся, взгляд его потеплел, словно стушевался на мгновение:
— У меня есть пара слов, которые я хотел бы сказать тебе. Потому я и попросил у мастера Хуэйшэна позволения остаться здесь ненадолго.
Он вовсе не планировал говорить это сейчас — намеревался дождаться, когда всё сложится, когда обстоятельства будут благоприятны. Но стоило ему вспомнить слова, сказанные его матерью госпоже Цэнь в тот день, и перемену, что произошла в отношении семьи Хэ к нему — лёгкое, едва уловимое, но всё же отчётливое охлаждение — тревога вновь закралась в сердце.
Казалось, всё уже готово — не хватало только последнего, решающего толчка. И вот судьба сама свела их лицом к лицу — в тихом саду храма, вдали от чужих глаз. Как он мог упустить этот миг?
Сердце Мудань дрогнуло, на долю секунды сбилось с ритма. Она подняла глаза, встретила его взгляд — открыто, спокойно, с лёгкой, почти шутливой улыбкой:
— Брат, если хочешь мне что-то сказать — говори прямо. Если это в моих силах, я не откажусь.
Глаза Ли Сина сверкнули, в них вспыхнул живой огонь. Он не стал уводить взгляд и не стал скрывать слов даже при Юйхэ:
— Это не приказ и не просьба. Я не хочу, чтобы ты что-то делала. Просто… помнишь ту жемчужину, что я купил в прошлый раз с помощью дяди? Я всё ещё не передал её. А ещё у меня в последнее время накопилось несколько пусть и небольших, но значимых заслуг. Я жду, когда супруга вана благополучно разрешится от бремени — тогда и попрошу у Его Высочества милость, которую давно ношу в сердце…
Разве это не было своеобразным признанием? Пусть и не прямым, не громким, не сопровождаемым пылкими клятвами — но в этих словах таилась сдержанная решимость. Для Мудань, прожившей две жизни, это было впервые: впервые ей довелось столкнуться с таким искренним, но осторожным порывом. И даже её, со всей прежней закалённостью и привычкой держать лицо, смутил этот момент — под пронизывающим, светлым взглядом Ли Сина она невольно залилась лёгким румянцем.
Она сделала вид, будто не поняла скрытого смысла, и с притворной наивностью улыбнулась:
— Тогда Дань`эр заранее пожелает брату блистательной карьеры и великого пути.
Ли Син увидел, как нежная кожа Мудань вдруг вспыхнула лёгким розовым оттенком — тонким, как утренний свет, ложащийся на лепестки сливы. Она потупила взор, длинные, густые ресницы дрожали, словно крылья мотылька, и взгляд её, обычно прямой и смелый, теперь избегал его с почти детской стыдливостью.
И сердце его наполнилось сладостью — тёплой, светлой. Он почувствовал: Мудань может и не произнесла ни слова в ответ, но… она поняла. Поняла — и приняла.
Но вместе с тем, в глубине души Ли Сина всё же жила тревога. Супруга вана Нин, по слухам, чувствовала себя неважно — не случайно сам ван прибыл в храм, щедро раздавая золото, рис, лекарства, навещая больных и нищих в надежде вымолить у Будды благословение и защиту.
Отношения между его высочеством и супругой были глубоки и искренни — об этом знали все. И потому Ли Син искренне надеялся, чтобы роды прошли благополучно. В противном случае… если случится несчастье, он уже не сможет вымолвить о своей просьбе, и ему вновь придётся медленно, шаг за шагом, подбирать подходящий момент.
А дома всё уже говорило о том, что семья теряет терпение. Госпожа Цуй, его мать, ясно дала понять — не намерена больше позволять ему бездействовать. Она уже подыскивала невесту из подходящей по положению семьи учёного чиновничества, с благородным происхождением и должной родословной. Более того, не так давно она даже отправила слугу У пятого дяди, чтобы тот осторожно разузнал, чем Ли Син занимается за пределами дома.
А сердце Мудань… дрогнуло.
Свободные браки — в этих кругах явление хоть и не совсем редкое, но всё же нечастое. Да, семья Ли и Хэ были не столь близки по крови — давние родственные связи, разведённые несколькими поколениями, — потому никаких преград с точки зрения старших и правил не существовало. И Ли Син… Ли Син был человек хороший.
Он всегда был вежлив, уважителен — не только к ней, но и ко всем в доме Хэ. Он не отступал перед трудностями, не терял головы, когда приходилось принимать решения, и даже сейчас, столкнувшись с неясностью и препятствиями, пытался сам выстроить путь — не ждал, не перекладывал на других.
Если задуматься, он действительно был достойной партией.
Мудань и сама не отрицала, что Ли Син ей нравился. Но это было… просто симпатия. Тёплая, светлая, но всё же — не любовь. Пока ещё.
Возможно, если бы судьба дала им больше времени, больше случайных встреч, больше разговоров без свидетелей, — кто знает, быть может, чувства бы и расцвели. Но теперь… теперь всё сводилось к одному шагу. Он собирался просить милость — ради неё. Просить обручения, используя свои заслуги, идя наперекор желаниям всей своей семьи и даже мнению вышестоящих.
А ей — ей ли соглашаться на это? Принять судьбу, построенную не на равном чувстве, а на благодарности и усилии одного? Принять, что ради неё он поступится покоем в доме, доброй волей матери, и, возможно, карьерным спокойствием?
В Поднебесной, где мнение рода весит не меньше судеб, а слово родителей приравнивается к закону, даже сейчас, спустя века с эпохи древних императоров, не всякая пара решается нарушить волю семьи. И даже если бы она жила в иное время — разве и в современности нелюбимая невестка приносит счастье? Разве родители, чьё сердце противится браку, не становятся камнем между двумя?
А если она выйдет за него… Если всё будет гладко, если дни потекут, как вода под ясным небом — что ж, хорошо. Но если настанут времена тяжёлые? Если придётся столкнуться с нуждой, с холодом людских пересудов, с осуждением родных? Не возненавидит ли он тогда свой выбор? Не упрекнёт ли её? Не пожалеет ли о той минуте, когда решил говорить с ней в этом монастырском саду?
