Она сняла рубаху и села, прислонившись к стволу бананового дерева. Сидела женщина небрежно. Тхи Но никогда не знала, что такое кокетство. Она была простым, прямолинейным человеком, без хитростей и манер. Да и кого стесняться? В округе ни души. Чи Фео, если и вернулся, то наверняка валяется где-нибудь пьяный. А если добрался до дома, то спит.
Ну даже если он и пришёл, разве он опасен? Она ведь и представить не могла, что кто-то может посягнуть на неё. Даже в мыслях у неё этого не было. Сознание уже погружалось в полусон.
«Ну и ладно, всё равно дома лягу. А здесь хоть свежо…» — подумала она.
Тётка не вернётся раньше, чем через пять дней. Значит, можно остаться. И Тхи Но уснула глубоким, спокойным, безмятежным сном.
А Чи Фео всё ещё был пьян. Он смотрел, дрожал, колебался… И вдруг он подошёл. Это был первый раз с момента возвращения в деревню, когда он двигался так осторожно. Сначала Чи аккуратно отнёс кувшин в сторону, потом молча сел рядом, сбоку от Тхи Но.
Она вздрогнула. Едва Тхи Но успела испугаться, как он уже обнял её. Она вырвалась, распахнула глаза и, протрезвев от неожиданности, узнала Чи Фео.
Тхи задышала прерывисто и, всхлипывая, прошептала:
— Эй… Пусти! Я закричу! Позову людей!.. Пусти, я всех подниму!
Мужчина захохотал. Смешно. Она собирается звать деревню? Он-то думал, что только он умеет так орать на всю округу. Обычно это он вопит, будто его режут.
И тут он действительно закричал. Закричал, как раненый зверь: дико, пронзительно, наваливаясь на неё всем телом. Тхи Но замерла, не отводя взгляда. Что с ним? Почему он кричит, словно сам в плену?
Он не умолкал. К счастью, его голос был всем знаком. Когда Чи кричал, никто не обращал внимания. Они что-нибудь пробурчат и перевернутся на другой бок. Его вопли давно стали чем-то вроде деревенских песен от скуки.
Лишь собаки отозвались. Они завыли и залаяли где-то в переулках.
Тхи вдруг рассмеялась, потом выругалась и шлёпнула его по спине, но удар был ласковым. Ладонь её тут же мягко прижала его ближе. И они рассмеялись вместе…
А потом уснули. Как младенец засыпает после кормления. Как устают те, кто только что занимались любовью.
Они спали так, словно не спали никогда раньше.
А луна всё ещё сияла. Свет её был свеж, прохладен и ясен… Она сыпала серебро на реку, а по воде бежали золотистые волны.
Ближе к рассвету Чи Фео вдруг поднялся, опершись на руку. Его знобило, руки и ноги стали ватными, будто он не ел несколько дней. Живот был тяжёлый, распирающий.
«Болит…» — понял он. С каждой минутой боль усиливалась. Живот скручивало, внутри поднималась волна тошноты.
А тут ещё ветер — резкий, пронизывающий. Каждый порыв, как игла по коже. Он напрягся и попытался встать… но голова была тяжела, ноги не слушались. В глазах темнело, тело скручивало судорогами.
Он застонал, а потом его начало тошнить. Сначала — только слюна.
Тогда он засунул палец в горло. Его вырвало с хлюпаньем, с натугой, как будто выворачивало изнутри.
Тхи Но проснулась. Она приподнялась, села и смотрела растерянно.
Её туго соображающий ум не сразу понял, что происходит. Ей понадобилось время, чтобы вспомнить и осознать.
Чи Фео окончательно вырвало. Уставший, он растянулся на земле. Глаза помутнели, он едва слышно стонал; на большее не хватало сил. От лужицы рвоты тянуло кисловатым запахом самогона, и его снова пробрала дрожь.
Подошла Тхи Но. Она положила ладонь ему на грудь, мысли её наконец прояснились и она спросила:
— Только что вырвало?
Он поднял глаза, посмотрел на неё, но взгляд тут же угас.
— Пойдём в дом? — спросила она.
Он будто кивнул, но голова осталась неподвижной. Только ресницы слабо дрогнули.
— Ну же, вставай.
Он не мог. Тогда она поднырнула под его руки, помогла приподняться, а потом, обняв за шею, медленно повела его к лачуге. Он тяжело опирался на неё, едва переставляя ноги, и они оба шатались, словно пьяные.
Внутри не было кровати. Только старая плетёная бамбуковая скамейка. Тхи уложила его и собрала по углам все лоскуты старых циновок, чтобы накрыть.
