Человека, о котором шла речь, звали Чжан Жуйпу. И первым заданием, полученным Чжан Хайянем и Чжан Хайся в Пенанге, было ликвидировать этого китайца, приехавшего из Юго-Восточной Азии.
Чжан Жуйпу был владельцем двух огромных каучуковых плантаций, человеком с несметными землями и капиталом. Его владения простирались настолько далеко, что однажды, заблудившись среди каучуковых деревьев, Хайян и Хайся наткнулись… на целое поселение аборигенов, живших прямо в его владениях.
В те годы в Пераке ещё водились племена, сохранившие древний обычай охоты за головами. Ходили слухи, что Чжан Жуйпу поддерживал с ними хорошие отношения, он покупал трупы и скармливал их дикарям, чтобы заручиться их защитой. Правда это или ложь, никто не знал, даже сами Хайянь и Хайся не могли понять, преследовали ли их туземцы, защищая хозяина, или просто проголодались.
Тогда им приходилось одновременно прятаться от охотников и добывать еду, и оба почти погибли от истощения. Когда наконец они добрались до особняка Чжан Жуйпу, то были на последнем издыхании, и тут же попались. Охрана гнала их через весь штат, пока не выдавила за пределы Перака.
После этого в Пенанге за их головы назначили награду по тысяче монет за каждого, живого или мёртвого. И ловить их бросились все: и полиция, и банды.
Теперь, годы спустя, вернуться в Пенанг было куда труднее. Даже прожив долго в Юго-Восточной Азии, они всё ещё выделялись цветом кожи и чертами лица. К тому же за столько лет награда стала легендой. Теперь, казалось, даже уличные мальчишки знали их портреты наизусть. Чтобы войти в город, нужно было не только сменить одежду. Нужно было сменить лицо.
В учебной программе Южного архива был специальный курс «Искусство кожных масок», и оба — и Хайся, и Хайянь — окончили его с отличием. Чжан Хайянь, известный своей склонностью переодеваться в женщин, вообще считался мастером перевоплощения.
Для такой маски требовались тепло и пар. Раньше, когда они ещё работали вдвоём, они пробирались в баню губернаторского дворца в Ипохе, столице Перака. В те времена там находилась резиденция британского губернатора — роскошный особняк с индийской стражей и окружением из местных солдат. И, что поражало местных жителей, внутри была настоящая парная, а ещё ванны и медные краны. Для туземцев, привыкших купаться в придорожных лужах под солнцем Малакки, эта привычка белых греть воду в тропиках, казалась безумием.
После того как Чжан Хайся остался парализован, он туда почти не ходил. Но жара стояла такая, что даже сам Чжан Хайянь почувствовал, что пора бы помыться.
— Что, — спросил он, вдыхая запах собственного пота, — не махнуть ли нам в баню?
Чжан Хайся покачал головой:
— Я всё равно не поеду в Пенанг. Да и с ногой мне тяжело. Ты иди один. Я останусь, продам пока немного товара.
Чжан Хайянь поднял его и закинул на спину:
— Один я не справлюсь.
Чжан Хайся попытался возразить, но только улыбнулся. Это было безрассудно, но Чжан Хайянь знал, если уж судьба покалечила друга, он должен сделать всё, чтобы тот жил, как прежде. Хотя бы один вечер, как раньше.
Когда они вышли из купальни губернатора Хермана, Чжан Хайянь уже был другим человеком. Новое лицо. Новая кожа. Новая история. Чжан Хайся остался в Пераке, а Чжан Хайянь в одиночку отправился в Пенанг.
Дорога заняла почти три недели: две — пешком под дождями, ещё одна — среди бурь и непролазных джунглей. Когда он наконец добрался до города, всё было не так, как он ожидал. Улицы были завалены трупами, которых некому было хоронить. В разгар эпидемии страх смерти всегда сильнее любви. Под солнцем тела раздувались, источая смрад. По дорогам ходили отряды монахов, сжигавшие мёртвых, многие из них оказались рабочими Чжан Жуйпу. По следам болезни Чжан Хайянь сразу понял, что это “пятидоу”. От неё не спасали ни лекарства, ни молитвы. Только десятая часть больных выживала, и те уже никогда больше не заражались. Иммунитет, как благословение и проклятие.
На дороге Хайянь был единственным, кто не прятал лица и не боялся смерти. Люди оборачивались ему вслед, и в их взглядах смешивались страх и уважение.
Расспрашивая всех, кого только мог, Чжан Хайянь выяснил, что эпидемия началась не в одном месте, а сразу в трёх. Три деревни, стоявшие неподалёку от Пенанга, все три были центрами обработки олова. Там трудились мастера и купцы из Сямэня, Турции и Индии, у каждого были свои мастерские и свои люди.
Это случилось в первую неделю июля. В один и тот же день в трёх деревнях одновременно люди начали умирать.
Чжан Хайянь прошёл все три селения, надеясь понять, что общего произошло в ту неделю. Деревни были куда страшнее города. В канавах и ямах лежали вздутые, разложившиеся тела, в сезон дождей невозможно было развести костры, и мёртвых просто бросали в воду. С каждым ливнем трупная жижа поднималась, вода зеленела, желтела, покрывалась жирной плёнкой.
Скоро он заметил одну закономерность: в каждую из этих деревень в ту неделю вернулся человек из Сямэня, и все трое плыли на одном корабле. Судно называлось «Наньань». Огромный пассажирский корабль семьи Дун, самый большой из ходивших между Сямэнем и Малаккой, на четыреста мест.
Эти трое были уже мертвы, их тела давно сожжены, и спросить о подробностях было не у кого.
У ворот одной из деревень Чжан Хайянь увидел маленькую девочку. Пустой взгляд, на руках — мальчик лет трёх. Не нужно было спрашивать, родители их давно умерли. Он закурил, долго смотрел на них, а потом просто взял за руки и повёл за собой.
Когда он вернулся в Малакку, Чжан Хайся, торговавший перед арочным фасадом архива, увидел его и нахмурился:
— Ты притащил детей?
— Не волнуйся, — спокойно сказал Чжан Хайянь. — Я ждал за городом три дня. Они не заболели. Я их вымыл, одежду выварил, всё обработал. Ты же знаешь, если зараза в крови, через три дня она себя проявит. Он посмотрел на девочку, она оказалась китаянкой.
— Это Чжан Хайцзяо, — сказал он. — Поздоровайся с дядей Ся.
— Ся-шу! — сказала она по-кантонски.
Чжан Хайся прищурился:
— Ты дал ей имя с тем же иероглифом, что и у нас?
— Ганьнян говорила, — ответил Чжан Хайянь, — что все, кто скитается за морем, должны носить в имени слово “Хай” — “море”, чтобы помнить, что мы изгнанники, дрейфующие без пристанища.
Чжан Хайся вздохнул:
— Тогда мальчика назовём Чжан Хайлоу — «Башня у моря». «Маленькая башня слушает весенний дождь. Сколько лет бродит герой из Сяньяна…»
— Это что, цитата из поэмы? — усмехнулся Чжан Хайянь, помогая ему сесть. — Ты же сам говорил, что не можешь забыть тот риф… Я просто не мог пройти мимо этих детей.
Чжан Хайся посмотрел на них, и тень, давившая на него столько лет, словно рассеялась.
Когда детям нашли угол в доме, в некогда пустынном здании архива вдруг стало тепло и шумно. Они карабкались по перилам и глядели на море, а Чжан Хайянь, закурив, развернул перед Чжан Хайся свой блокнот.
— “Наньань”… — прочитал тот.
Чжан Хайянь кивнул:
— В Сямэне вспышки не было. Значит, зараза пошла с корабля. И посмотри, три деревни образуют равносторонний треугольник вокруг Пенанга. Кто-то выбрал этих троих специально, чтобы болезнь вспыхнула одновременно в трёх точках и за две недели добралась до Ипохи. Чжан Хайся нахмурился:
— Но зачем? Почему Пенанг? Если это чей-то заговор, логичнее было бы ударить по Сингапуру или хотя бы по Ипохе, где англичане держат гарнизон. А в Пенанге кроме каучука ничего нет. Он поднял глаза:
— Ты узнавал, что теперь с Чжан Жуйпу? Не знаю почему, но мне кажется, что эта чума пришла именно за ним.
