В тот миг, когда их взгляды встретились, в душе даоса Сыцина вспыхнули три слова: «Моя жизнь кончена».
Сыцин человек с криминальным прошлым: в молодости ходил в «праведных разбойниках». Позже ремесло стало скудным, и как-то так вышло, что он подался в даосы. Великий основатель Чанси, то есть учитель Сыцина, был суров и холоден; всю силу вложил в то, чтобы вытравить из Сыцина разбойничью удаль. Много лет ушло, пока тот хотя бы с виду стал походить на даоса.
Учитель Сыцина был добродетельный, уважаемый даос; сам же Сыцин всем сердцем мечтал «подмять даосский мир», вознести Чанси на вершину и прижать соперников чтобы отомстить за старые обиды. Пока учитель был жив, Сыцин его побаивался и лишнего не делал, как только учителя не стало, его занесло: принялся вербовать учеников гуртом, чтобы добыть себе пару-тройку по сердцу и вместе с ними рваться к своей мечте.
Казалось, до цели рукой подать. Кто ж знал, что за многие годы набрал он целую прорву учеников, но все как один тянутся к покою и к долголетию. Им каждому едва за тридцать, а живут как степенные старцы. Настоящие даос» были редкостью; и это страшно разочаровало доминирующего Сыцина.
Излюбленные ученики, и те пошли поперёк его замыслов. Удары судьбы шли один за другим; он выгорел и надолго перестал кого-то брать. Когда Мэй Чжуюя привезли по просьбе отца, Сыцин, помня его старую заслугу, согласился взяться за мальчишку — так, для галочки: по договору Мэй Чжуюй всё равно рано или поздно должен был сойти с горы, а не оставаться даосом навеки.
Но и тут Сыцин был удивлен: он взял спустя рукава, а способности у мальца оказались отменные. И, в отличие от старших братьев, этот ученик, которому он дал даосское имя Гу Юй, действовал ровно в его вкусе. Когда другие ученики тянули: «Ну и что, полегче, само образуется», — этот, с каменным лицом, без лишних слов шёл и воспитывал.
Не прошло и нескольких лет, как не только младшие, но и старшие братья стали его побаиваться. С детства и до взрослости у него была железная беспристрастность, свои заповеди и свой порядок: нарушил — получай, кто бы ты ни был, даже сам учитель.
Чем дальше, тем больше Сыцин им любовался. Приняв его младшим учеником, он было возликовал: может, на сей раз повезло? Но действительность влепила звонкую пощёчину.
Младшенький хоть и немногословен, но в стержне своём тоже был «доминирующий». Только вот жажды господствовать в даосском мире у него не было. Более того, он встал в один ряд с остальными и начал… увещевать учителя. Правда, увещевал по-своему: в лёгком варианте у собеседника ломило спину и тянуло поясницу; в тяжёлом руки да ноги шли под перелом. Горько это было Сыцину.
За всю жизнь Сыцин боялся только двоих: того, давно умершего учителя и собственного младшего ученика Гу Юя. В чём-то мальчишка был ужасно похож на учителя; и чем старше становился, тем сильнее походил. Каждый раз, увидев его, Сыцин невольно вспоминал, как когда-то, придя в обитель, получал суровые уроки и внутри всё подрагивало.
Он и боялся этого ученика, и душой радовался ему; порою даже думал нарушить договор и оставить парня в Чанси наследником. Но Мэй Чжуюй, верный отцовскому наказу, всё-таки спустился с горы. Сыцин и злился, и сердился: стоял у ворот, руки в боки, и ревел на весь хребет: «Раз уж ушёл, смотри не возвращайся, не ученик ты нам более!» Гора гремела отголосками; Мэй Чжуюй, твёрдый духом, даже не обернулся, попрощался кратко со старшими и спокойно ушёл.
И с тех пор не показывался, лишь изредка через людей передавал весточки. Сыцин страдал от того, что делу его не суждено было обрести наследника, и вместе с тем очень переживал за младшего ученика, чувства были запутанные до невозможности.
