Предводитель, кажется, впервые слышал, чтобы с ним говорили в таком тоне, и на миг замер в замешательстве. Потом нахмурился, глядя на них:
— Вы из внешнего города?
— Да.
— Из какого города прибыли? По какому делу здесь? — строго спросил старший стражник.
— Из Му Сина, — спокойно ответила Мин И. — Просто проезжали мимо, решили полюбоваться здешними пейзажами.
Предводитель бросил на неё долгий взгляд, затем махнул рукой, отзывая людей. Прежде чем выйти, он сухо бросил:
— Женщинам не следует разгуливать по улицам без нужды.
И с этими словами вся группа стражников, гремя тяжёлыми доспехами, вышла за ворота, оставив после себя холод и напряжение.
Мин И осталась невозмутимой, будто ничего не произошло. Но Фань Яо, заперев дверь, нахмурился и недоумённо пробормотал:
— Ты, выходит, чем-то их задела?
Мин И чуть прикрыла глаза и ровно произнесла:
— В Цансюэ, из-за сурового климата, давно укоренился закон выживания сильнейшего. Женщин здесь считают слабыми от природы, существами, чья единственная ценность — деторождение. Потому каждый год власти собирают всех подходящих по возрасту девушек из домов — и отправляют на централизованное размножение.
Луо Цзяоян побледнел, нахмурился:
— Централизованное… размножение?.. Что это значит?
— От высших родов во дворце до простых горожан, — голос Мин И звучал спокойно, но в нём таилась горечь, — всех женщин обращают в подобие товара. Их передают из рук в руки, пока однажды они не зачнут. Тогда им дозволяется войти в Цзыму-юань — Заведение Матерей — где они носят плод до срока. Рождённые дети, если обладают сильной юань, независимо от происхождения, забираются и воспитываются во дворце, среди избранных.
— Что касается обычных младенцев или девочек, — продолжила Мин И, — их возвращают в дом матери. Семье предоставляют право растить их как обычных потомков.
Это — особая модель выживания, сложившаяся именно в Цансюэе. И это был тот самый уклад, который Мин И ненавидела до глубины души. Потому каждый раз, встречая выходцев из этого города, она не знала пощады.
— Я думал, у нас в Му Сине положение женщин унизительное, — пробормотал Чу Хэ, бросив в её сторону косой взгляд. — Но не думал, что где-то их действительно превращают в товар… Если ещё речь идёт о простолюдинках — полбеды, а если кто вроде госпожи Мин — то и вовсе неслыханная утрата.
Мин И приподняла бровь:
— Простолюдинки — полбеды? Это как понимать?
Чу Хэ опешил, не найдя, что сказать.
Мин И спокойно, но твёрдо продолжила:
— Обыкновенные женщины — тоже люди. Пусть у них нет юань, но они пашут, ткут, заботятся о доме, поддерживают устои — и, в конце концов, составляют плоть и кровь поднебесного государства. Без них любой город начнёт рушиться, как глиняная стена в ливень.
Она вовсе не собиралась развивать эту тему. Но понимала: с этими людьми ей предстоит идти рядом ещё не один день. И если между ними останется молчаливая пропасть непонимания, путь будет скованным. Потому Мин И заговорила прямо:
— Причина, по которой Цансюэ дошёл до этой жестокой практики «централизованного размножения», — в презрении к женщинам. В каждом доме дочь — это позор и страдание. Никто не хочет, чтобы его ребёнка отдали на растерзание. Потому новорождённых девочек зачастую попросту топили сразу после родов. Год за годом, поколение за поколением — и вот уже в городе едва ли найдётся достаточно взрослых женщин, чтобы на каждую семью приходилась хоть одна жена. Тогда и вмешалась власть, начав силой отбирать женщин.
Она посмотрела на них внимательно, не отводя взгляда.
— Да, у меня есть редкий дар, и я, возможно, стою дороже других. Но именно потому, что здесь ни одной женщине не дают шанса быть человеком, в Цансюэе и не осталось таких, как я. Даже если среди младенцев рождалась девочка с красной жилой — её топили в ручье, ещё прежде чем она успевала открыть глаза. Так что не только у «простых» женщин здесь нет будущего. У таких, как я, — тоже нет.
Чу Хэ задумался. Впервые по-настоящему задумался. И, хоть не сразу, но признал про себя — в её словах была горькая, неоспоримая правда. Таков был нрав всех шести городов Цинъюня.
Хотя… меняться они не собирались. Сил на перемены у них не было — да и желания тоже. Всё это будто происходило где-то рядом, но не с ними. Не их боль, не их мир.
Мин И и не ждала от них многого. Ей было важно только одно — чтобы её услышали. Она сказала всё, что считала нужным, и, видя, что никто не пытается спорить, немного смягчила выражение лица:
— Чтобы избежать лишних хлопот, с сегодняшнего дня я буду носить мужскую одежду. Обращайтесь ко мне просто — Мин И.
— Хорошо, Мин И, — разом отозвались остальные.
Она кивнула, поднялась и направилась в комнату переодеться. Зачесала волосы в высокий узел, переоделась в мужской наряд и вышла на улицу — нужно было найти формы для литья оружия.
В этот день в Цансюэе как раз проходил «день поимки» — улицы гудели от зевак, мужчины столпились у перекрёстков, у домов, у площадей, словно в ожидании зрелища. В воздухе висела гнетущая оживлённость.
Мин И, не теряя хода, проскользнула сквозь толпу, собираясь зайти в одну из лавок. Но вдруг почувствовала, как кто-то резко дёрнул её за подол.
Она обернулась.
У её ног стоял ребёнок лет тринадцати — худенький, с тонкими чертами и большими, напуганными глазами. Одной рукой он судорожно сжимал растрепавшийся пучок волос — лента, похоже, потерялась. А второй рукой крепко держался за её одежду, словно за последнюю опору. Он растерянно смотрел на неё снизу-вверх, не зная, что сказать.
