Мин И видела, как Синь Юнь смотрела на Чжэн Тяо.
Её взгляд был светлый — с искорками, с мягким, тёплым сиянием надежды. В нём была мечта. Трепет. Скрытая, нежная радость. Такой взгляд невозможно спутать.
Но то, как Цзи Боцзай смотрел на неё… было совсем другим.
Она не знала, сколько бывает взглядов, в которых прячется любовь. Может, их десятки. А может, всего один. Но она чувствовала: в этом — чего-то не хватало. Он был слишком спокоен. Да, его глаза красивые. Да, в них была мягкость. Но… не было огня. Не было тревоги, готовности сгореть ради неё. Было тепло — и ровность.
— Почему ты так думаешь? — тихо спросил он, опустив ресницы. В голосе — обида, настоящая, почти детская. — Прошло столько времени, а ты всё ещё не понимаешь, какой я человек?
Вот именно… потому и понимала. Потому и не спешила верить.
Мин И натянуто улыбнулась, не касаясь этим лицом ни души, ни взгляда. Повернулась и вновь занялась детской одеждой:
— Это место — не укрытие. Оно не даст нам покоя. Так что господин лучше подумай о деле. Подобные разговоры — это мелочь. Не стоит забивать ими голову.
А ведь он всего лишь хотел сказать: давай начнём всё заново.
Как же легко он оказался в списке её “мелочей”…
Цзи Боцзай глубоко выдохнул — тяжело, как будто выпуская из груди что-то застоявшееся, давящее. Потом молча наклонился, помог сложить в сторону небрежно скинутые покрывала и подушки. И, ничего больше не сказав, вышел из комнаты.
Мин И не подняла головы. Пальцы её методично расправляли груду одежды, аккуратно разглаживая каждую складку — будто в этой последовательности была её защита от хаоса внутри.
Потом она села. Просто села, у окна, глядя в белёсую даль за стеклом — и ни о чём не думала.
Если бы он действительно хотел только её…
Но как он может хотеть только её?
Даже если отвлечься от мира, от титулов, интриг, будущих трона и власти — одной лишь его неуёмной энергии было слишком много. Он горел, жил в движении, не знал покоя, и вряд ли одна женщина могла быть для него пределом.
И всё же…
В последующие дни, Цзи Боцзай как будто стал другим человеком.
В Цансюэ, разумеется, быстро разлетелся слух, кто он такой и с каким будущим может прийти. Люди начали стекаться к нему с дарами, лестью и предложениями. Среди них были и красавицы — не одна, и даже не две. Некоторые были настолько хороши, что даже Мин И, увидев их, не смогла не отметить: да, прекрасны.
Но он — не посмотрел ни на одну.
Рано утром он уходил на сборы, на тренировки. Вечером, по дороге назад, задерживался — но не в чужом доме, а, чтобы потянуть её за рукав и прошептать: «Пойдём. Там на углу готовят самые тёплые в мире вонтоны».
А детей, которых было слишком много, чтобы справляться в одиночку — он не поручал ни юным девушкам, ни сговорчивым наложницам. Он пригласил только старых, седых бабушек, тёплых, неторопливых, надёжных. И даже подростков он не держал при себе — всех без остатка передал ей, отдав под её попечение.
Как выразился однажды Луо Цзяоян, ковыряя суповую кость:
— А вы не замечали, что в последнее время у нас на столе — только петушиный бульон? Ни одной курочки…
Мин И наблюдала за этим с холодной иронией. Она всё ещё считала, что, скорее всего, Цзи Боцзай просто играет роль — демонстрирует «примерность» на время. Ну покажет немного сдержанности, немного аскезы — и всё.
Но вот прошёл ещё день, и ещё… и незаметно наступил десятый месяц. А он по-прежнему был целиком погружён в занятия, в тренировки, в подготовку. И по-прежнему — ни одной женщины рядом.
И в этом, надо признать, была своя выгода.
Их разношёрстная, собранная наспех команда за это время превратилась в слаженный боевой отряд. Если раньше она бы оценила их общую силу на жалкие пять баллов, то теперь — без ложной скромности — девять из десяти. И с таким уровнем, победить команду из Чаояна — не казалось больше недостижимой задачей.
Конец года приближался. А вместе с ним — и Великий турнир Собрания Цинъюнь.
Во всех городах нарастало напряжение. Даже да сы Му Сина срочно отправил послание, требуя немедленного возвращения.
В ночь накануне отъезда, Цзи Боцзай почему-то встал очень рано — и не дал спать и ей. Мин И, дрожа от утреннего холода, с трудом выкарабкалась из-под одеяла.
Он же, как ни в чём не бывало, раскатал огромную тигровую шкуру, завернул её в неё, как куколку, и, не обращая внимания на её возмущения, поднял прямо на крышу.
Крыша была высокой, и оттуда, сквозь тонкую тишину раннего утра, открывался целый заснеженный мир. Все дома, деревья, кусты и даже мостовые были укутаны ровным белым одеялом. А внизу, у каждого порога, торговцы, вышедшие на утренний рынок, зажигали по факелу. Один, второй, третий… Красные языки пламени вспыхивали в тумане по очереди, как мерцающие капли крови на снежной коже земли.
Вся сцена будто оживала — и была прекрасна в своей суровой северной тишине.
Мин И окончательно проснулась, широко раскрыла глаза — и не сдержала восхищённого:
— Ух ты…
Цзи Боцзай сдержанно улыбнулся, скользнув по её лицу тёплым взглядом:
— В Му Сине таких видов не увидишь. Ты всегда встаёшь поздно, а уезжать вот-вот… Я подумал — тебе стоит это увидеть.
Надо же… и заботливый вдруг стал.
Мин И всхлипнула от холода, закуталась в тигровую шкуру ещё плотнее и перевела взгляд вниз, во внутренний двор. Там уже проснулись все шестеро детей, которых они приютили. Маленькие фигурки суетились с метёлками и совками, счищая снег с плит.
