Когда-то Цзи Боцзай был убеждён, что в этом мире много прекрасных женщин, и каждая из них обладает своим очарованием — с глазами, словно озёра, и лицом, словно весенний цветок. Но теперь… теперь он осознал, что все они лишь носят на себе черты лица — глаза, нос, губы — а Мин И… Мин И была воплощением совершенства. Каждый её изгиб, каждый взгляд, каждое слово были идеальны. Она была неповторимо прекрасна. Не такая, как другие. Ни в чём не похожая на других.
Он когда-то имел право на её близость. Мог прикасаться к этой прелести, знал её дыхание, знал вкус её слов. И именно он всё это утратил. Сам не сберёг.
Тупая боль сжала грудь. Он не мог лежать, словно с каждым ударом сердца терял ещё что-то. Поднявшись, он тихо подошёл к ней и без слов стал растирать тушь.
Мин И в это время разбирала свитки, касающиеся создания Управления по торговле артефактами в Чаояне.
После переноса столицы на парящий остров, одной сельскохозяйственной деятельности оказалось недостаточно для восстановления города. Земли хоть и были плодородны, но на них не построишь будущее в одиночку. К счастью, обученные ею женщины мастера шэньци уже начали приносить плоды. Их искусство в кузнечном деле стало заметным: они не только смогли наладить производство артефактов для нужд Чаояна, но и выпустили первую партию на продажу в другие города.
Поэтому после переселения Чаояна Чжоу Цзыхун представил ей меморандум: предложил развивать два главных направления — сельское хозяйство и артефактное дело. Свиток лежал раскрытым у неё перед глазами, и она уже начала писать свой ответ.
Только вот… несмотря на то что встреча была невозможна, Чжоу Цзыхун всё же не удержался — в самом конце свитка он приписал: «Всё ли благополучно у госпожи?»
Мин И, увидев эти несколько слов, невольно улыбнулась.
На самом деле, её свадьба с Чжоу Цзыхуном так и не состоялась. В тот день, как только повозка пересекла ворота внутреннего двора, он вышел из неё, слегка поклонился и спокойно произнёс:
— Подданный не хочет принуждать госпожу. Если дело только в том, что других вы не возьмёте, тогда… подумайте ещё.
Для посторонних всё выглядело так, будто бракосочетание состоялось. Но между ними ничего не изменилось — всё осталось как было до этого.
Только вот Мин И не собиралась рассказывать об этом Цзи Боцзаю. Напротив — она ещё с ехидством собиралась сказать, что, мол, «у Чжоу Цзыхуна и с телесной выносливостью всё прекрасно» — пусть знает, пусть ревнует, пусть страдает. Только тогда её душа обретала некое зыбкое равновесие.
Если ему это не по нраву — никто не держит. Пусть катится. Пусть живёт, как хочет.
Заметив, что у неё на губах блуждает улыбка, Цзи Боцзай нахмурился. Боком он заглянул на разложенный перед ней свиток и сразу уловил последние строки. Конечно — это был доклад от Чжоу Цзыхуна.
В тот же миг раздался негромкий хруст — «крак» — и Мин И подняла взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как у него в руке переломилась пополам палочка туши.
Она раздражённо нахмурилась:
— Ты портишь вещи.
Он наконец пришёл в себя, быстро отпустил обломок туши и, немного неловко кашлянув, пробормотал:
— Я… скажу Не Сю принести новую.
Мин И махнула рукой, не поднимая взгляда:
— Не надо. Оставь.
Затем всё-таки подняла голову и недовольно сдвинула брови:
— А ты чего встал? Иди, ложись обратно.
Цзи Боцзай опустил глаза, будто бы что-то решая про себя. Внезапно, тихо, почти неслышно, спросил:
— Ты… правда так хочешь его увидеть?
Мин И чуть склонила голову набок. Сказать, что «очень хочет» — это было бы преувеличением. Чжоу Цзыхун всего лишь хотел попрощаться. Но, глядя на выражение лица Цзи Боцзая, в котором сквозила и тревога, и боль, и страх, и, кажется, капелька уязвлённой гордости, она вдруг прищурилась, губы изогнулись в лукавой усмешке:
— Да. Очень хочу. Прямо не могу.
Губы Цзи Боцзая побелели. Он открыл было рот, словно вот-вот скажет «иди», будто бы готов наконец уступить. Но сердце разрывалось на части, внутри шёл яростный бой между доверием и отчаянием, и нужные слова так и не сорвались с языка.
Мин И лениво моргнула, взгляд её стал особенно игривым:
— Говорят ведь, если по-настоящему любишь человека, ради него можно отдать всё. Даже… отпустить.
— Отдать всё — можно. Но отпустить любимого… Это под силу лишь тем, кто не любит до конца, — губы Цзи Боцзая сжались в тонкую линию. — Когда любишь по-настоящему, до последнего вдоха, — как можно позволить ему уйти? Даже если это будет жалко, даже если будет стыдно, всё равно — хочется держать рядом.
Сказав это, он будто бы поставил точку в собственных сомнениях — расправил спину, взгляд стал твёрдым, словно в его сердце больше не осталось места для колебаний:
— Хочешь — вспоминай о нём, тоскуй — сколько влезет. Но я не позволю тебе увидеться с ним. Никогда. Если только ты не перешагнёшь через моё тело.
Мин И изогнула бровь, а затем театрально, с преувеличенной печалью, вздохнула. Долгий, полный горькой иронии выдох зазвучал в воздухе так, будто она только что потеряла всё.
Цзи Боцзай тут же занервничал, словно этот один-единственный вздох мог сокрушить все его оборонительные бастионы.
Когда настал вечер и пришло время отдыхать, Мин И не отправила его, как прежде, стоять под дверью. Вместо этого она мягко кивнула в сторону кровати, оставив её ему. Сама же легла на маленькое ложе у изголовья.
Даже несмотря на её благосклонность, сон не шёл к нему. Лежа в полутемноте, он не сводил глаз с её профиля, убаюканного покоем. Его мысли метались, как лист под бурей: «А если она всё-таки страдает? А если это оставит след в её сердце? А если она заболеет?..»
Цзи Боцзай снова вспомнил, как лекарь сказал: «Сердечные раны — самые коварные. Их не лечат ни травы, ни мази.»
Он сжал кулаки.
Может, всё-таки… позволить Чжоу Цзыхуну увидеть её всего на мгновение?
