По всем дворцовым канонам уже тот факт, что Мин И лично вышла встречать гостей — сам по себе был высшим актом уважения. А то, что с ней пришёл Цзи Боцзай, император, властелин Цинъюнь, — означало не что иное, как благосклонность, приближающуюся к чуду.
Чжоу Цзыхун это понимал. И оттого ему становилось ещё труднее.
Он ясно осознавал: Цзи Боцзай пришёл не ради каких-то приличий. Он пришёл потому, что Мин И здесь.
И от этого, где-то в глубине сердца, поднималась глухая, тёплая, но горькая боль.
Сколько лет прошло — а Мин И так и не вернулась в Чаоян.
Да, формально она до сих пор числилась его да сы. Но на деле — была не просто градоначальницей.
Она стала полноправной владычицей, по статусу не ниже глав других Пяти Городов. Она не просто управляла Чаояном — она управляла всей Цинъюнь, стоя рядом с императором как соратница, опора, и — что скрывать — как та, кому он доверял больше всех.
Цзи Боцзай не жалел для неё ничего.
Власть, титулы, военная сила, административные посты — всё, чем он обладал, он отдавал ей без малейших условий.
Но несмотря на это…
Несмотря на то, что рядом с ним она получила всё, что только можно было получить…
Мин И так и не вышла за него замуж.
Чжоу Цзыхун долго верил, что тогда, когда они расстались, она пожертвовала собой. Что уступила Цзи Боцзаю не по любви, а потому, что где-то в сердце у неё теплилось прежнее чувство.
Но чем дальше, тем больше он начинал думать иначе.
Может быть, дело было не в том, что в её сердце жил Цзи Боцзай… А в том, что в её сердце не жил вообще никто. И тогда она просто выбрала того, кто был надёжнее.
Он сам не понимал, в какой момент допустил эту глупость — когда позволил себе зацепиться за мелочи, за упрямство, за недосказанное…
И в результате упустил её.
Если бы тогда — в ту самую пору — он смог посмотреть на всё проще, отпустить…
Кто знает, может, сейчас… может быть…
Возможно, причина, по которой Мин И до сих пор не ответила на предложения Цзи Боцзая, вовсе не в её долге, не в амбициях…
А в том самом уголке её сердца, что до сих пор помнит его, Чжоу Цзыхуна?
Он поднял глаза, задержав взгляд на её высокой, стройной спине, на том, как её волосы дрожат от лёгкого ветра, как свободно она держится рядом с императором…
И в груди у него, несмотря на все годы брака, зашевелилось ожидание. Тихое. Глупое. Но — живое.
Рядом с ним госпожа Сюй слегка повернула голову. Губы её, алые и аккуратные, слегка поджались — почти невидимо.
Всё было ясно без слов.
Во главе процессии по дворцу все шли чинно и молча. Придворные девушки показали дорогу до покоев для гостей, и вскоре вся их маленькая группа оказалась в просторной приёмной.
Мин И, мягко улыбаясь, тепло взяла госпожу Сюй под руку и с искренним вниманием стала давать наставления — о еде, удобствах, лекарствах, об отдыхе.
Только когда убедилась, что всё в порядке, она с Цзи Боцзаем тихо покинула залу.
Когда их фигуры скрылись за завесой, госпожа Сюй не удержалась — в голосе её прозвучала неприкрытая зависть:
— Никогда ещё я не видела, чтобы какой-либо император был так предан одной-единственной женщине…
Чжоу Цзыхун, не глядя на неё, буркнул:
— За прежние долги всегда приходится платить.
Слова — едкие. Но в них сквозила завуалированная боль.
А ведь если бы у неё был выбор — между мужчиной, который добр, но равнодушен… и тем, кто всю жизнь бегал за другими, но в итоге вернулся к ней, всей душой, всем сердцем —
Госпожа Сюй знала, кого бы она выбрала.
Усевшись в кресло, она медленно сняла с живота плотную повязку, служившую опорой и защитой для будущего ребёнка, и долго, очень долго молчала, уставившись в пространство.
А потом — вздохнула. Долго. Словно выдыхала не воздух, а то, что уже не изменить.
Мин И ещё много лет назад подарила женщинам Шести Городов то, чего они прежде были лишены: свободу. С тех пор каждая могла распоряжаться собственной судьбой. Если жизнь в браке становилась мучительной, если супруг терял верность или просто делал женщину несчастной — она имела право уйти. Без позора, без клейма, без оков. Развод больше не был приговором — он стал выбором. И женщины перестали быть чьей-то тенью: они вновь стали собой.
Но были и такие, кто, несмотря на новую свободу, всё равно выбирал остаться — выбирал любить, даже в одиночку. Госпожа Сюй была одной из них. Семь лет она жила с мужчиной, который в сердце своём хранил не её. Семь лет она пыталась быть для него тихой гаванью — не навязчивой, не требующей, но рядом. Не потому, что не могла уйти, а потому что любила — по-своему, тихо, упорно, глубоко.
Она была благодарна Мин И. В прошлом, если бы жена за столько лет так и не родила ребёнка, её бы давно сочли бесполезной, отстранённой, едва ли не проклятой. Но теперь, пока Чжоу Цзыхун сам не выскажется о разводе, она может продолжать жить с ним — хоть как жена, хоть как его тень.
И всё же, увидев Мин И вновь, сердце госпожи Сюй болезненно сжалось. Мягко, без злобы, но с той щемящей ясностью, от которой никуда не уйти. Он всё ещё любит Мин И. Всегда любил. И никогда не скрывал этого — просто не произносил вслух.
Госпожа Сюй знала это с самого начала. Тогда, много лет назад, она лишь мельком увидела Чжоу Цзыхуна на городской площади — и будто молния ударила в сердце. Он был высок, спокоен, сдержан, но в его взгляде было что-то, от чего перехватывало дыхание. Она вернулась домой, раскрасневшаяся, и тут же умоляла отца отправиться к нему с предложением о сватовстве.
Но отец молча смотрел на неё с тяжестью в глазах. Потом медленно, будто выговаривая приговор, сказал:
— Он был… благородным супругом самой госпожи Мин. Если ты станешь его женой, люди не оставят это без пересудов. Всю жизнь тебе придётся жить под её тенью. Всю жизнь они будут шептаться за спиной — и ты не сможешь ни опровергнуть, ни доказать ничего.
Барышню Сюй никогда не страшили людские пересуды. Она не боялась шепчущихся за спиной языков и осуждающих взглядов. Всё, чего она тогда хотела — понять, почему этот с виду спокойный, красивый, почти безупречный учёный всегда ходит с нахмуренными бровями, будто несёт в себе всю тяжесть небес.
Она мечтала разгладить эту складку у него на лбу, хотела стать той, с кем он будет смеяться, с кем разделит простую, тихую радость жизни. Её тянуло к нему — не как к титулу, не как к статусу, а как к человеку, в котором таилось что-то упрямо настоящее.
Но Чжоу Цзыхун был непреклонен. Его равнодушие оказалось куда холоднее зимнего ветра. Сколько бы уважаемых свах она ни посылала, сколько бы тонких намёков ни старалась вложить в придворные беседы — всё напрасно. Он отказывался, вежливо, но твёрдо. Всегда.
И всё же Госпожа Сюй не сдалась. Она была из тех, кто, однажды приняв решение, шёл до конца. Два года — два долгих года — она искала пути, искала слова, искала момент. И когда всё остальное не сработало, однажды просто вышла ему навстречу и закрыла дорогу, встретив взглядом:
— Раз вы больше не благородный супруг госпожи Мин… почему всё ещё не хотите жениться?
Чжоу Цзыхун смотрел на неё с тем же выражением, что, должно быть, обращают на ветку у дороги, на цветок, выросший среди трав. В его взгляде не было ни насмешки, ни грубости — лишь та самая ровная, безмятежная отстранённость.
— Я не хотел, чтобы она соглашалась на компромисс, — тихо произнёс он. — Так почему должен соглашаться я?
Госпожа Сюй тогда ничего не поняла. Эти слова были как шелк — гладкие, но цеплялись за душу.
