Мин И чувствовала себя немного неловко. Ну… всё-таки она жила под его крышей. Как бы там ни было, даже если она и испытывает отвращение к Цзи Боцзаю, нельзя же так уж в лицо это показывать. В конце концов, никто не хочет почувствовать себя омерзительным. Даже самый толстокожий мужчина.
Поэтому она поспешно подбежала к нему, почти в панике опустилась на колени перед его ногами, с видом самой покаянной девицы:
— Простите, господин… Эти дни служанке нездоровится. Не хотела испортить вам настроение. Пощадите, не гневайтесь…
Цзи Боцзай смотрел вниз, глаза холодные и безмолвные, как озеро в ледяной рассвет.
— Раз нездоровится — так и лежи спокойно, — сказал он, резко, обрубая разговор. И, не взглянув больше, развернулся и вышел.
— Эй… господин… — Мин И слабо протянула, делая вид, будто хочет остановить. На деле — она просто дошла до двери, облокотилась на косяк и, с наигранной печалью, смотрела ему вслед.
Нет, ну он и вправду разозлился. Даже походка у него злая. Прямо спина источает обиду.
Похоже, в ближайшие дни ждать ласки не стоит.
С этими мыслями она весело вздохнула, бровки повеселели, напев тихонько что-то себе под нос, и ушла обратно в комнату. Убирать посуду и ложиться спать.
Во дворе деревья шептались в лёгком ветре. Но в ту сторону, где только что прошёл Цзи Боцзай, воздух был будто сожжён морозом — где ступал он, там налетал ледяной шквал, от которого даже птицы, давно устроившиеся на ночлег, взмывали в воздух в панике.
Неотступный Не Сю шагал следом, старательно уговаривая:
— Господин ведь сам так ждал возвращения… Зачем же теперь так сердиться на госпожу Мин?
— Ждал? Конечно ждал! — Цзи Боцзай, казалось, вот-вот взорвётся от возмущения. — Но ты сам видел, что это за приём?!
Другие девушки — что? Сидят, глаз не отрывают, расшаркиваются, лишь бы лишний раз в глаза мне взглянуть. А эта… эта…
— Поцеловал — и в ответ получил рвотный рефлекс! — он почти зашипел от унижения. — Это как вообще понимать?
Он уже начал подозревать, не отравилась ли она чем, или, может, съела чего неподобающего, но вспомнив, что сам ничего дурного не ел и с Цинли даже не встречался в последние дни, остался в тупике.
И вдруг в голову запала новая догадка. Он даже вслух пробормотал:
— Неужели… это всё из-за частых встреч с Сыту Лином?.. Не влюбилась ли?
Не Сю, шедший рядом, едва не расхохотался, но удержался:
— Господин… Сыту Лину ведь всего пятнадцать.
— И что? — прищурился Цзи Боцзай. — Пятнадцать — это вполне взрослый возраст для брака.
— Ну это уж чересчур, господин… — Не Сю поднял глаза к небу, — может, госпожа Мин и правда нездорова. Разве мало ли что с телом женщины…
— Ха! И до какой степени должно быть «нездорово», чтобы она с таким отвращением блевала прямо мне в лицо?!
Не Сю задумался. Потом медленно, с опаской:
— Барышня Мин прожила в доме уже больше месяца… может, она… беременна?
Цзи Боцзай резко остановился, будто под ногами треснул лёд. Лицо его мгновенно стало стальным.
— Что ты сказал?
Не Сю тоже опешил, понял, что брякнул не то, и поспешно отступил:
— Слуга всего лишь предположил… чисто в порядке домыслов! Это вовсе не значит, что…
Цзи Боцзай пару мгновений молчал. Внутри у него бушевал настоящий ураган — но снаружи он только плавно выдохнул, чуть пригладил брови:
— После… когда она меня обслуживала. Ты дал ей отвар?
— Господин, конечно дал! Своими глазами видел, как она выпила до последней капли. Не может быть, чтобы…
— Тогда чего ты тут нести начал, — отрезал Цзи Боцзай и снова зашагал вперёд, похрустывая по гравию.
В саду разливался лунный свет, он ложился серебром на плиты дорожек и отражался в глади пруда. Кои в воде лениво били хвостами, одна из рыб всплеснула, будто подчёркивая момент — плюх.
И вот, уже почти у выхода, Цзи Боцзай вновь замедлил шаг. Словно мысль, которую он гнал прочь, снова укусила его за сердце.
— А если… — тихо, почти шёпотом. — А если отвар не сработал?
Не Сю, помолчав, наконец уловил, что господин всё ещё варится в тревоге по поводу госпожи Мин. Он удивился… и чуть не рассмеялся — правда, внутри:
— Господин, коли уж так неспокойно на душе, хотите, завтра я позову лекаря? Пусть госпожу осмотрит.
— Позови, — коротко ответил Цзи Боцзай, опустив взгляд. — Будет… спокойнее.
Для большинства мужчин продолжение рода — дело священное, вопрос чести и наследия.
А вот для Цзи Боцзая это было скорее обременением. Обузой. Ненужным узлом, который сковывает свободу.
Даже если речь шла о Мин И…
Он прищурился. Взгляд стал задумчивым.
Хотя, если подумать… Мин И ведь такая красавица. И сам он, чего уж греха таить, далеко не последний мужчина в Поднебесной.
Если бы… если бы когда-нибудь у них родился ребёнок…
Какой же это был бы ребёнок!
Брови — её. Тонкие, мягкие, изящные, будто нарисованные кистью из птичьего пера.
Глаза — тоже её. Прозрачные, глубокие, как осенние воды — можно утонуть и не пожалеть.
Нос — его. Прямой, словно вырезанный ножом скульптора.
Губы — снова его, чуть изогнутые, с хитрым намёком на улыбку… губы мужчины, умеющего и соблазнять, и молчать.
Да, если однажды всё уляжется, если придёт покой — пожалуй, можно будет подумать и об этом.
Только вот… сейчас — нельзя. Сейчас — совсем не время.
Если вдруг она и правда залетела, придётся избавляться.
А это — боль, тяжесть, и риск. Мин И телом слаба. Одно только то, как она тащила его на себе через комнату, довело её до изнеможения. А если, не дай Небо, останется хвора на всю жизнь?
Конечно, даже болеющая красавица — как говорится, болезненная, как Си-цзы[1], всё равно прелестна…
Но всё же — он хотел бы видеть её здоровой. Живой. Лёгкой на ноги, дерзкой на язык, сверкающей.
Если уж так случится, что она действительно носит под сердцем его дитя, то, пожалуй, можно будет подумать об уходе из столицы.
Затаиться. Уехать в дальние края. Жить в тени, дать ей покой, а ребёнку — шанс родиться целым.
Хотя, если честно, куда это он собрался? У него ведь и здесь дел невпроворот. Мин И в его доме — не просто украшение, а ценный союзник. Умная, ловкая, с характером, да и в ласке она знает толк.
Если совсем прижмёт — можно будет отправить её куда-нибудь в надёжное место. Только куда?
Весь путь до своего двора Цзи Боцзай брёл, хмурясь, выстраивая планы и пытаясь выбрать между здравым смыслом и… чем-то новым, мутным и тёплым, что всё чаще просачивалось в его мысли.
Уже у порога он спохватился:
Погоди… а с чего это всё вообще началось?
Почему я думаю о ней иначе, чем о прочих? Чем она лучше? Красивее? Умнее? Ну и что с того? В конце концов, она такая же, как и все — милая, удобная, заменимая.
Пешка.
Одна из многих.
Но… почему тогда внутри так щемит, будто он сам себя пытается обмануть?
Покачав головой, Цзи Боцзай тихо выдохнул — похоже, Мин И совсем сбила его с толку. Вся логика, весь хладный рассудок — как рукой смыло.
Хватит думать, хватит! Пусть сначала лекарь посмотрит — а там будет видно.
Он умылся, переоделся, лёг… внешне — спокоен. Внутри — буря.
Но сон всё же взял своё.
А вот на следующее утро, только небо начало сереть, как беднягу Янь Сяо буквально волоком потащили в резиденцию Цзи Боцзая.
— Да погодите вы… — промямлил он, моргая сонными глазами, — господин Цзи, ну куда ж вы меня с утра пораньше… Что за болезнь такая, что не могла подождать до завтра?
— Никакой болезни, — отрезал Цзи Боцзай, — просто надо… посмотреть пульс на удачу. Спокойствия ради.
С выражением «ты это серьёзно?» Янь Сяо резко дёрнул рукав:
— Я вообще-то официальный придворный лекарь третьего ранга, а не бабка-знахарка. У меня в уезде табличка висит: «Без экстренных причин не беспокоить».
— А я другим не доверяю, — коротко бросил Цзи Боцзай, даже не оборачиваясь.
Ну спасибо, конечно, — хмыкнул Янь Сяо про себя и чуть не споткнулся о ступень.
Он еле поспевал за поспешными шагами своего благодетеля и, наконец, ввалился следом во внутренний дворик Лючжаоцзюнь — тот самый, где обитала Мин И.
Но вот тут случилось неожиданное.
Цзи Боцзай резко остановился у входа и повернулся к стоящей рядом тётушке:
— Пусть тётушка Сюнь покажет дорогу.
А я… пока тут подожду.
Янь Сяо уставился на Цзи Боцзая, как на сумасшедшего:
— Ты что, не идёшь внутрь?
— У меня… другие дела, — отозвался тот, глядя в сторону.
— С утра пораньше? Какие, прости Небо, дела у тебя могут быть до рассвета? Что ты там — с петухами перекликаешься?
Цзи Боцзай помолчал. Потом медленно поднял ногу, будто собирался пинком втащить его внутрь.
Янь Сяо моментально отпрянул, цепко вцепившись в шёлковую нить пульсовой диагностики и, не дожидаясь новых проявлений заботы, юркнул за тётушкой Сюнь в боковую комнату.
Мин И в это время была… почти в беспамятстве.
тётушка Сюнь уже успела умыть её, заплести волосы, поправить воротник и подать воды, а она всё ещё сидела за ширмой и клевала носом, как воробей в дреме.
Даже когда на её запястье аккуратно накрутили тонкую шёлковую нить — ни слова, ни жеста. Только лёгкий вздох.
Янь Сяо приложил палец к пульсовой линии, послушал — и скептически закатил глаза:
— Да тут, простите, жирок-то на здоровье набран. Спит, ест, пьёт — как хризантема на солнечной стороне. Чего он там носится, как курица без головы?
Тётушка Сюнь при этом всё сияла улыбкой, как весеннее солнце:
— Да это он, наш господин, просто очень за госпожу беспокоится.
Этот чёртов тип ещё и взаправду может о ком-то переживать? — Янь Сяо недоверчиво хмыкнул.
Но стоило выйти во двор, как он застал Цзи Боцзая всё на том же месте, под свесом крыши, где тень была густая, а воздух — чуть влажный от утренней росы.
Стоял неподвижно, будто ждал вестей с поля битвы.
— Гляди ты, — пробормотал Янь Сяо, — и в самом деле волнуется?
Он не торопясь подошёл, с видом знатока хлопнул друга по плечу:
— Сказал бы сразу, что у тебя всё по-настоящему, — и мы бы вчетвером поостереглись в разговорах-то. А то подкалываем, шутим… а ты тут чуть не седой стал.
Цзи Боцзай вздрогнул, обернулся с лёгким раздражением:
— Что по-настоящему?
— Да та, что внутри, — Янь Сяо кивнул на покои Мин И. — Судя по тому, как ты тут замер, весь в напряжении, как струна, не отрицай. Ты, братец, по уши. И если бы не я, так бы и стоял тут, как бедная вдова под дождём.
[1] Си-цзы (西子) — другое имя Си Ши, одной из четырёх великих красавиц Древнего Китая. Жила в период Весен и Осеней (примерно V в. до н.э.) и была известна не только своей необычайной красотой, но и хрупким, болезненным видом, который воспринимался как особенно чарующий. Согласно легенде, даже когда Си-цзы мучилась от боли в груди и морщила брови, это только усиливало её привлекательность. Такой образ стал эталоном: «болезненная, как Си-цзы (西子捧心)» — значит, прекрасна даже в страдании.
