Он приподнял бровь, шагнул в комнату, окинул взглядом всё вокруг. Уже собирался позвать кого-нибудь — как вдруг из-за полога кровати донёсся слабый стон.
— Господин вернулся?.. — раздался неуверенный голос.
Полог откинулся, и он увидел: красавица лежала в полусне, тёплая и мягкая, как будто только что выбралась из сладкого весеннего сна. Щёки её пылали румянцем, дыхание было тяжёлым, грудь вздымалась под лёгким халатом.
Он уселся на край кровати, в глазах — неуловимая усмешка. Мельком бросил взгляд на её обувь:
— Тётушка Сюнь сказала, ты уже поднялась?
Она опустила ресницы:
— Стало нехорошо… вот и прилегла ещё на немного.
— Ах вот как? — Он наклонился и ладонью коснулся её лба. — Но почему тогда ты вся в поту? Не заболела ли?
С такой беготнёй — хорошо, что только вспотела…
Мин И сделала пару нарочито сбивчивых вдохов и жалобно прижалась к его ладони:
— Сон дурной приснился… Будто у господина появилась другая, а меня… меня вы бросили…
Цзи Боцзай рассмеялся, мягко:
— Как такое возможно? И`эр у меня одна такая — нежная, прелестная. Кто ещё сможет порадовать меня больше, чем ты?
Если бы не видела только, что сцену в его кабинете — и правда, может, и поверила бы…
Незаметно стерши со лба выступивший пот, Мин И безмятежно улыбнулась:
— Я и знала, что господин самый лучший.
Цзи Боцзай опустил взгляд, разглядывая её, и не мог сдержать лёгкой усмешки.
Девчонка явно владеет боевыми искусствами — но рядом с ним вся превращается в кроткое облачко. Тело — чистое, девственное, а повадки — странные, не совсем подходящие для танцовщицы. Всё это невольно наводило на мысли о той, другой, из внутреннего двора…
Неужели в моём же загородном доме в кабинете припрятано что-то, что заинтересовало самого да сы?
Он быстро убрал мысли с лица, наклонился ближе и выдохнул ей в лицо горячее, пропитанное вином дыхание:
— Раз не хочешь вставать — оставайся, поспи ещё немного.
В этом дыхании, помимо хмельного тепла, явственно чувствовался чужой аромат — резкий, приторный, с ноткой дешёвой пудры. Он вонзался прямо в нос, не давая забыть, что он только что был с другой.
Мин И нахмурилась — но тут же расслабила лицо, изогнулась под ним, как тонкий ивовый прутик, и жалобно прошептала:
— Тело всё ноет… во всём виноват господин. Ни о каком сне уже и речи. Лучше я встану и помогу вам умыться…
Маленькая ладошка мягко, но настойчиво отталкивала его от груди. Презрение в этом движении она, конечно, пыталась скрыть — но плохо скрыла.
Поняв, что позволила себе лишнее, Мин И уже хотела сгладить впечатление, но в этот момент он вдруг опустил глаза, посмотрел на её руку — и не рассердился, напротив, тихо рассмеялся:
— Раньше мне казалось, что нет ничего более отталкивающего, чем женская ревность. А теперь вот смотрю — всё зависит от женщины.
Мин И вздрогнула, по спине пробежал холодок.
Что он имеет в виду? На кого я, по его мнению, приревновала? К той, из кабинета? Он что — догадался, что я была там?
Быстрый взгляд на свои вышитые туфельки — и сердце ухнуло вниз. Подошвы были в пятнах от мха, прилипшего с крыши. Зелёные разводы на красной парче не скроешь.
Всё. Конец. Провалилась на мелочи.
Она побледнела и уже мысленно представляла, как он, с его силой, может одним движением сломает ей шею. Боец такого уровня, как он, расправится с ней играючи…
Но мужчина перед ней по-прежнему смотрел мягко, с улыбкой, в которой даже угадывалась нотка нежности. Ни тени гнева. Ни подозрения.
Что происходит?.. Он ведь не простой человек. Неужели его действительно не смутило, что кто-то проник в его личный кабинет?..
Или… он не понял, зачем я туда пробралась?
Мысли метались в голове, одна тревожнее другой. Мин И стиснула зубы, внутренне решилась — и внезапно закрыла лицо руками, подавшись вперёд, как будто не выдержала:
— Господин… я… я старалась…
Голос её дрогнул, и она разрыдалась — горько и с надрывом. Слёзы текли, казалось, сами собой, без фальши, а её тоненькие всхлипывания могли бы тронуть любого, кто был рядом.
Цзи Боцзай опешил:
— Что ты старалась? С чего это вдруг слёзы?
— Я ведь знала… — сквозь рыдания прошептала она. — Знала, что господину не по вкусу ревнивые женщины. Ещё до того, как прийти к вам, я себя настраивала, обещала: что бы ни случилось, что бы ни увидела — нельзя ревновать, нельзя показывать обиду… Но… но зависть — она ведь не слушается. Она, как злой дух, вырывается наружу…
Она отняла руки от лица, и слёзы уже сбежали по щекам, глаза блестели от мокрых ресниц, в каждом движении читалась горечь:
— Я ведь всего лишь полевой цветок, который вы случайно сорвали. Ни на что не надеялась, только мечтала провести рядом с вами несколько дней — оставить о себе воспоминание. А вы… вы уже на следующий день нашли себе другую…
— Я… я хотела сделать вид, будто ничего не знаю… — продолжала она сквозь всхлипы. — Но, господин… Я услышала, что вы вернулись и пошли в личный кабинет. Я подумала — подожду вас там, устрою небольшой сюрприз… Кто же знал, что всё обернётся… вот так…
Она снова закрыла лицо, и плечи её задрожали, будто травинка под дождём — хрупко, беззащитно.
Цзи Боцзай тихо похлопал её по спине:
— Ты пошла в личный кабинет? А почему тётушка Сюнь об этом ничего не сказала?
— У господина высокая должность, личный кабинет — место важное. Простая старушка вроде тётушки Сюнь и слышать не хочет, чтобы кто-то туда лез. А я… — она прикусила губу. — Я была счастлива, польщена вашей милостью. Вот и… возгордилась. Захотелось порадовать вас… тайком… — и снова зарыдала. — Хоть раз.
— Тайком… — задумчиво повторил он. — А где же ты пряталась?
— На балке, — она вытерла слёзы и шмыгнула носом. — Мой отец в детстве учил меня лазить по скалам и собирать травы… Там внутри кабинета стол длинный, а сверху — полки, на которые легко взобраться…
Она всхлипнула и вдруг гневно посмотрела на него сквозь слёзы:
— Я тут вся в слезах, а господин и сейчас допытывается — где я пряталась! Вот оно как — нет у господина сердца к рабе своей!
Глядела гордо, как обиженная девочка — с упрёком, и с той трогательной дерзостью, за которую порой и прощают всё. Цзи Боцзай на миг даже растерялся.
Неужели… я и впрямь её неправильно понял?
Он бросил взгляд на её ладони и вдруг спросил:
— У тебя… мозоли были? На этих местах?
Не стоило и упоминать — как только он сказал это, Мин И зарыдала ещё сильнее:
— Конечно были! — всхлипывала она. — Раньше дома я и траву косила, и дрова колола — вся ладонь в мозолях была! А потом, когда попала во внутренний двор, тётушки сказали: «С такими руками тебе никакой знатный господин не улыбнётся!» И велели счищать! Маленьким ножичком, потихоньку, слой за слоем! Это больно было ужасно… Но я терпела. А в итоге что? Всё равно никто меня не выбрал… У-у-у…
Она уже не думала об изяществе. Лицо сморщилось, брови, губы, нос — всё в слезах, всё в горькой, настоящей боли. Смотрела она так жалобно, что любой, у кого сердце не каменное, точно бы всплакнул рядом.
Цзи Боцзай немного помолчал, переваривая её исповедь. Потом, посерьёзнев, мягко проговорил:
— Всё-всё, не плачь больше. Мне… мне ты нравишься.
— Нравлюсь? — фыркнула она, глаза покраснели, голос дрожал. — А чего ж тогда других приводите, а? И так ведь немного прошло… Всего-то день-два… Разве я просила о вечности? Хоть бы месяц мне дали, хоть пару недель пожить с этим чувством…
Выплеснув всё, она тут же почувствовала укол совести — вспомнила о сундуке с золотом и милостях, что уже получила. Поджала губы, голова поникла:
— В конце концов, всё решает господин… Кого жаловать — господину и решать.
С этими словами она медленно отвернулась, повернулась к стене, уткнулась лбом в гладкую штукатурку, а вся её спина будто вздулась от обиды — дышала тяжело, с тихим возмущением.
Цзи Боцзай не удержался — рассмеялся. Его искренне позабавила эта обиженная спинка. Он подался вперёд и, всё ещё улыбаясь, обнял её, подтянул к себе:
— Да что ты, игра — и только. Как можно принимать такое всерьёз? Она ведь из свиты гуна, я обязан был взять её в дом — чисто формально. Но в этом дворе вы только вдвоём. И поверь, она не посмеет тебя обидеть.
Ну вот оно… — мысленно фыркнула Мин И. Сидит за столом, ест из миски — а глаз уже в котёл метнул. Мужчина, когда ему надо, найдёт тысячу оправданий, лишь бы не признать очевидное.
Где-то внутри у неё всё клокотало от едкой иронии, но наружу — только взгляд, полный боли и робкой надежды:
— Правда?.. Господин её только в дом привёл… но… спать с ней не собирается?
Он склонился, провёл рукой по её волосам, приподнял подбородок и мягко сказал:
— Сплю — только с тобой.
Мин И поёжилась от щекочущего прикосновения и, с лёгким хныканьем, отстранилась:
— Господин, вы только обещайте, что больше не станете так ранить моё сердце… Вы не представляете, как мне было больно — когда дверь распахнулась, я на миг подумала, что сердце у меня и вправду разорвётся…
Разорвётся — от страха, — добавила про себя.
Она машинально коснулась груди — даже сейчас сердце всё ещё колотилось. В груди было пусто и холодно от отложенного ужаса.
Хорошо ещё, что Цзи Боцзай падок на красивое личико и сладкие слёзы… Начал задавать вопросы — и остановился. А если бы был подозрительным и вспыльчивым…, да он бы выдернул меня с балки за шкирку и тут же убил. И поделом.
— Сердце у тебя разрывается? — усмехнулся он. — Давай я его тебе помассирую.
Он продолжал убаюкивать её тихими, почти смеющимися словами — не расспрашивал больше, не копал.
Не то чтобы Цзи Боцзай был таким уж простодушным — просто этот загородный дом не был его главным поместьем. В личном кабинете здесь не хранилось ничего важного. Если бы кто и пытался выведать секреты, уж точно не искал бы их в таком месте.
Сейчас его занимало совсем другое: а она правда не владеет боевыми искусствами… или это была ложь?
