По дороге Цзян Му думала, что Цзинь Чао непременно заговорит, ведь учитель Ма сегодня велел ей вернуться пораньше, значит, они с ним уже успели поговорить о ней. Но всё время пути Цзинь Чао молчал. Машина остановилась у ворот автосервиса, Цзян Му вышла и увидела, как Сань Лай, вытянув шею, выглядывает из‑за прилавка. Она помахала ему рукой и только вошла в ремонтный отсек, как Цзинь Чао опустил наполовину металлический роллет и сказал:
— Поговорим.
Цзян Му остановилась. Цзинь Чао положил её рюкзак на стоявший рядом ящик, посмотрел на неё через подъёмник, но ничего не добавил. Его взгляд заставил её смутиться, и она первой нарушила тишину:
— Сань Лай сказал, ты уехал в командировку?
— А? — отозвался он, потом коротко подтвердил: — Угу.
Под подошвами её кроссовок тихо заскрипел бетонный пол. В мастерской стояла такая тишина, что она слышала собственное дыхание. Немного помедлив, она спросила:
— Один ездил?
— Нет, — голос Цзинь Чао прозвучал хрипловато, будто он не выспался.
Сердце Цзян Му дрогнуло, и она всё же решилась:
— С женщиной?
Её вопрос заставил Цзинь Чао приподнять веки.
— Почему ты так думаешь? — спросил он.
Цзян Му бросила взгляд в сторону занавеса: за ним, в тумбочке, лежала коробка с вещами, о которых неловко говорить. Но, встретившись с ним глазами, она не смогла продолжить.
Через некоторое время Цзинь Чао тихо произнёс:
— Всё ещё хочешь вернуться в Сучжоу?
Цзян Му опустила ресницы, глядя на носки своих кед:
— Это тебе сказал учитель Ма?
Цзинь Чао коротко выдохнул, перешагнул через подъёмник и подошёл ближе. Цзян Му отступила, прижалась к стене, но не успела коснуться её — он схватил её за ворот школьной формы и рывком притянул к себе. От неожиданности сердце у неё забилось так, что кровь бросилась в лицо.
— Стена грязная, — только и сказал он.
Цзян Му растерянно смотрела на него. Цзинь Чао отступил, облокотился на колонну подъёмника и спросил:
— Так уж хочешь уйти?
— Боюсь мешать тебе, — тихо ответила она.
— Чем мешать?
Она прикусила губу. Свет из‑под приоткрытого роллета ложился на её лицо, и в этом свете застыло смущение, которое она не могла выразить словами. Цзинь Чао, кажется, понял, что она имеет в виду. Он молча вглядывался в её выражение, пока она не опустила глаза, признавая поражение. Тогда он вздохнул и снова подошёл ближе.
Он был слишком высок, и Цзян Му едва доставала ему до груди. Его тень, лёгкая, как дымка, накрыла её.
— Я ездил с Цзинь Фэнцзы, — сказал он. — Никаких женщин там не было.
Он усмехнулся, опустив голову, будто сам над собой. Всё выглядело так, словно он оправдывается, хотя за ним и не числилось ничего предосудительного. Столько лет он жил один — кто бы стал требовать от него объяснений, кому бы он вообще мог что‑то доказывать?
Он поднял глаза, в которых мелькнула улыбка, и спросил уже серьёзно:
— Из‑за этого ты хотела уйти?
Цзян Му втянула щёки, не решаясь признаться, хотя он угадал безошибочно. Руки она сложила перед собой, как школьница на выговоре.
Цзинь Чао смотрел на неё и не понимал, откуда в её голове берутся все эти нелепые мысли. Перед ним стояла не та девчонка, что когда‑то смеялась без удержу, плакала навзрыд, лезла к нему на руки, чтобы отобрать еду, и, если что‑то тревожило, не отпускала, пока не выговорится. Теперь она стала осторожной, будто каждый шаг мог кого‑то задеть. Время изменило его, но и её тоже. И он вдруг подумал, будь он тогда рядом, не выросла бы ли она другой, увереннее, спокойнее?
Прядь коротких волос упала ей на щёку, делая лицо ещё меньше. Цзинь Чао поднял руку, чтобы убрать её, но в этот момент Сань Лай, согнувшись, просунул голову под роллет. Он увидел, как Цзян Му стоит, опустив голову, а Цзинь Чао тянется к ней рукой. В полумраке их тени сливались, и Сань Лай, ошарашенный, выкрикнул:
— Эй! Вы чего тут творите?!
Цзинь Чао мгновенно отдёрнул руку, поднял роллет и вышел наружу. Долго не возвращался. Цзян Му взяла рюкзак и пошла в комнату отдыха читать.
Цзинь Чао тем временем сидел у Сань Лая. Тот спросил, как у него дела, и они перекинулись парой фраз. Но Сань Лай всё время посматривал на него с какой‑то ухмылкой, пока Цзинь Чао не швырнул в него пачкой сигарет:
— Ещё раз так глянешь — выколю глаза.
Сань Лай поймал пачку, вытащил сигарету и вернул её обратно:
— Цзян Му спрашивала, есть ли у тебя женщина.
Цзинь Чао, не поднимая головы, достал сигарету и зажал в зубах:
— И что ты ответил?
Сань Лай откинулся на кресле, закинул ноги на кассу и, прищурившись, сказал:
— Сказал, что есть. Только печать ещё не поставлена.
Цзинь Чао замер. Слова прозвучали так, будто у него действительно кто‑то есть. Он медленно поднялся, подошёл, вытащил у Сань Лая сигарету и затушил её в пепельнице.
— Ты, блин, умеешь проблемы создавать, — бросил он.
Когда Цзинь Чао вернулся, Цзян Му сидела за столом и решала задачи. Он мыл форсунки снаружи, и, стоило ей поднять голову, она видела его за стеклом. Каждый занимался своим делом, но это соседство наполняло её тихим покоем.
Неизвестно, сколько прошло времени, когда он вдруг сказал:
— У меня нет женщины. И пока не собираюсь. Так что можешь не переживать. Раз уж приехала в Тунган, кроме дома Цзинь Цяна, можешь считать и это место своим. Пока я здесь, никто тебя не выгонит.
Пальцы Цзян Му сжали ручку. Её растерянное сердце, словно лист на ветру, наконец нашло корень, за который можно уцепиться.
Цзинь Чао заметил, что она молчит, поднял голову. Цзян Му взяла свежую школьную бумагу, приклеила её к стеклу и показала на угол, где стояло «подпись родителя». Она улыбнулась.
Это было письмо родителям, обычное уведомление о заботе о старшеклассниках, о режиме и психологическом состоянии. Шаблонный текст, но Цзинь Чао прочитал его внимательно, до последнего слова, потом попросил ручку и, наклонившись, вывел внизу: «Цзинь Чао».
Он уже не впервые подписывал за неё. Когда‑то, во втором классе, она принесла проваленную контрольную и, плача, призналась, что боится показать маме. Учитель требовал подпись. Цзинь Чао тогда, ещё ученик средней школы, расписался за неё. Учитель вызвал «родителя», и Цзинь Чао, с рюкзаком за спиной, пришёл сам, серьёзно пообещав молодой учительнице, что отвечает за её оценки и больше такого не допустит. Учительница, узнав, что этот «родитель» только что окончил начальную школу, не смогла не улыбнуться и оставила их секрет при себе. С тех пор он каждый вечер заставлял её писать и учить стихи.
Но через две недели он уехал. С тех пор, какие бы трудности ни встречались, рядом не было человека, который помог бы ей выдержать.
Цзян Му долго смотрела на подпись. Два простых и сильных иероглифа. Она давно не видела его почерка. Когда он уезжал из Сучжоу, писал уже уверенно, с резким нажимом. Она когда‑то пыталась подражать его почерку, но так и не смогла. Она только старалась идти за ним, шаг за шагом.
Сложив лист и убрав в рюкзак, она подняла глаза и улыбнулась. Маленькая подпись вдруг связала их снова, через годы и расстояния. Цзинь Чао не смотрел на неё, но, кажется, чувствовал её взгляд. В его глазах мелькнуло редкое тепло.
С тех пор Цзян Му больше не думала о той коробке в тумбочке. После подписи Цзинь Чао, казалось, всерьёз вошёл в роль «родителя». На следующий день у ворот автосервиса появился ящик для молока. Он оформил ей доставку.
Хотя она терпеть не могла варёные яйца, каждое утро он всё равно варил одно. В первый день она сунула яйцо в карман, пообещав съесть по дороге. На следующий он сам очистил скорлупу, и ей пришлось съесть при нём. Так у неё появилось странное чувство, будто её преследует яйцо.
Он ещё и отобрал у Сань Лая соковыжималку, купил целую сетку апельсинов. Каждый вечер после занятий на столе её ждала свежая порция сока.
Однажды утром она не выдержала:
— Ты строже моей мамы.
— Я же подписался, — спокойно ответил он.
Она только тогда поняла, что он говорит о той самой бумаге. Простая подпись превратилась для него в некое обязательство.
Когда она, не зная, что сказать, уставилась на него, он протянул очищенное яйцо:
— Если из‑за меня ты похудеешь, куда я дену лицо? Ешь.
Апельсиновый сок, по его словам, был для витамина С, чтобы она не простудилась, как раньше.
А про тот загадочный брелок, о котором упоминал Сань Лай, она всё ещё была любопытна. Несколько дней она выжидала момент и наконец в четверг вечером поймала его.
Цзинь Чао возился у ворот, руки его были в масле. Цзян Му подошла и сказала:
— Завтра мне надо пораньше в школу. Не вставай, дай запасной ключ, я сама открою.
Он хотел пойти помыть руки, но она преградила путь:
— Скажи, где лежит, я сама возьму.
Он взглянул на левый карман джинсов. Её глаза вспыхнули любопытством, и она сунула туда руку. Она нащупала ключ, но без брелока. Тогда, делая вид, что ищет дальше, полезла в другой карман.
Она была так увлечена поисками, что не заметила, как приблизилась. Её короткие волосы щекотали его грудь, и это лёгкое касание пробудило в нём тревожное тепло. Он нахмурился и, глядя сверху вниз, спросил:
— Что ты там ищешь?
Его голос прозвучал опасно. Цзян Му краем глаза заметила у двери Сань Лая, который едва сдерживал смех, и поняла, что её разыграли. Сгорая от стыда, она убежала в комнату. Цзинь Чао так и не понял, почему она обиделась. Он не дал покопаться в карманах, и что? Может, ему теперь носить там монеты, чтобы она могла «добывать сокровища»?
Позже он всё же положил ключ рядом с её рюкзаком. Но наутро, когда даже Си Ши уже гуляла по двору, Цзян Му всё ещё спала.
В пятницу пришли результаты пробного экзамена. Цзян Му заняла сорок восьмое место в параллели и седьмое в классе. Это был лучший результат за всю жизнь. В прежней школе, где учились одни «боги», она едва держалась в сотне.
Пань Кай и Янь Сяои смотрели на неё с изумлением.
— Ты же в прошлый раз на вступительных набрала всего триста с чем‑то? — не поверил Пань Кай.
— Я из Цзянсу, — спокойно ответила она.
В провинции, где максимум баллов — 480, её результат не считался плохим. Пань Кай сразу проникся уважением, а Янь Сяои тихо попросила:
— Дай списать английские упражнения.
Цзян Му не мечтала о престижных университетах, ей хватало стабильности. Но вечером, когда Цзинь Чао увидел её тетради, он вдруг сказал:
— Может, запишешься на дополнительные занятия?
Она растерялась:
— Думаешь… я плохо написала?
Он усмехнулся:
— А разве хорошо?
Её самодовольство мигом испарилось.
Цзинь Чао всегда учился легко, без репетиторов. Для него учёба была игрой. А она с детства сидела на курсах, ночами зубрила, чтобы удержаться в верхней части списка. И всё равно понимала: есть люди, которым дано больше.
Она посмотрела на его школьную форму и спросила:
— Эту форму ты получил за победу в каком‑то конкурсе?
Он подтянул стул, достал ручку и, рвя лист из газеты, ответил:
— Городская олимпиада по физике.
Она вспомнила слова Янь Сяои: золотой значок на груди носят только те, кто вошёл в тройку.
— Значит, ты был в призёрах?
— Угу.
— А потом?
— Потом — ничего.
Он писал быстро, не поднимая головы.
— Тогда тот учитель физики, что приходил в тот день… — начала она.
— Он был руководителем команды, — коротко ответил Цзинь Чао.
Цзян Му вспомнила, как их классный, старик Чжэн, долго рассматривал её форму и вдруг процитировал: «Кто терпит — тот побеждает; три тысячи воинов Юэ могут проглотить У». Тогда она решила, что это просто вдохновляющая речь. Теперь она поняла, что говорил он не ей, а вспоминал прежнего ученика.
Она долго молчала, потом спросила:
— Почему ты тогда не пошёл на гаокао?
Рука Цзинь Чао на мгновение застыла, но он тут же перевернул лист и продолжил писать. Воздух стал тяжёлым. Цзян Му поняла, что задела больное, и пожалела о своём вопросе.
Он вдруг выпрямился, бросил ей газету:
— Сначала сама посмотри. Не поймёшь — спросишь.
Он вышел.
На полях газеты были исписаны его рукой решения всех её ошибок. Она сжала лист, следя глазами за стройной логикой формул, и сердце у неё сжалось.
Поздно вечером она сняла школьную форму, аккуратно сложила и положила рядом с кроватью. В темноте ей чудился золотой отблеск значка на груди — трофея, который когда‑то принадлежал ему. Теперь эта форма казалась ей не просто одеждой, а его боевым знаменем, напоминанием о том, что она ещё не доросла до той высоты.
Она закрыла глаза. Мир погрузился во тьму, слух обострился, тело стало лёгким, как перо, плывущим в безбрежном пространстве. Где‑то вдали вспыхнул крошечный свет, за ним другой, третий, и вскоре всё пространство озарилось потоками света. Когда она открыла глаза, впервые за восемнадцать лет ей стало ясно, куда ведёт её дорога.
