В Тунгане достопримечательностей было немного, и храм Уинь считался одним из немногих мест, достойных внимания. Когда автобус проезжал мимо его ворот, Цзинь Чао легонько коснулся плеча Цзян Му. Она повернула голову и увидела высокую башню. За ней поднималась гора, окутанная лёгким туманом, словно из сказочного мира. Издали доносился глубокий, протяжный звук, перекатывавшийся между башней и ущельем.
— Что это за звук? — спросила она.
— Колокол, — ответил Цзинь Чао. — В первый день нового года многие приходят сюда, чтобы ударить в него и попросить благословения.
Даже когда автобус уже отъехал, казалось, будто отголоски колокола всё ещё плывут в воздухе, принося покой и умиротворение.
Перед входом в ветеринарную клинику висели два больших красных фонаря и были наклеены праздничные чуньляни, но внутри дежурила лишь одна девушка.
Молния, вопреки ожиданиям, восстанавливался быстрее, чем думали. Видимо, за два дня без хозяев он успел соскучиться. Завидев их, пёс так разволновался, что, волоча сломанную лапу, всё же поднялся, сунул морду к решётке и замахал хвостом. Если бы клетка не была заперта, он, пожалуй, бросился бы прямо в объятия Цзян Му.
Она не могла выносить его жалобного поскуливания, потянула Цзинь Чао за рукав и тихо сказала:
— Брат, оставить Молнию здесь на Новый год слишком жестоко.
Пёс, будто понимая её слова, поднял голову и заскулил в ответ. И человек, и собака смотрели на Цзинь Чао одинаково влажными глазами. Он не выдержал, отошёл в сторону и позвонил врачу. Цзян Му не слышала, о чём они говорили, но разговор длился минут десять. Когда он вернулся, она встретила его взглядом, полным надежды.
Солнечный свет мягко ложился на его спину, очерчивая спокойный профиль.
— Забираем Молнию домой, — сказал он.
— Ура! — Цзян Му радостно вскинула руки и, повернувшись к псу, засмеялась: — Мы едем домой!
Молния, заражённый её восторгом, завилял хвостом и радостно тявкнул.
Цзинь Чао оформил все бумаги, уточнил, как давать лекарства и когда прийти на осмотр, после чего они вместе вынесли большую клетку и отвезли Молнию в автосервис «Фэйчи».
В знакомом месте пёс заметно успокоился. Он пытался выбраться из клетки, но лапа ещё не зажила, и двигаться было трудно. Цзинь Чао постелил мягкий коврик, осторожно вынул Молнию и уложил на него. Цзян Му присела рядом с лекарствами, но стоило ей поднести таблетку, как пёс отпрянул. Он боялся.
Она беспомощно взглянула на брата. Цзинь Чао взял лекарство, сел на коврик, обнял пса за голову. Цзян Му устроилась на низкой табуретке и наблюдала. Он терпеливо, шаг за шагом, приучал Молнию проглотить пилюлю. Свет падал сверху, мягко обрисовывая вихор на его темени, и всё в нём казалось удивительно спокойным и добрым.
Цзян Му вспомнила детство. Она тоже боялась лекарств, плакала, когда заболевала, и заставить её выпить сироп было целым испытанием. Цзян Инхань тогда изводилась от тревоги, а Цзинь Чао уверял сестрёнку, что лекарство делает человека сильным, как супергероя. Чтобы доказать, он сам пил ложку сиропа и поднимал тяжёлый ящик. Она верила, вытирала слёзы и тоже пила, а потом требовала попробовать поднять тот же ящик. Цзинь Чао заранее вынимал из него всё содержимое, чтобы она смогла. Так он обманывал её и делил с ней горечь лекарств долгие годы.
Кто же любит лекарства? Даже Молния не любит. Глядя на брата, склонившегося над псом, Цзян Му почувствовала, как в груди разливается тихое тепло.
Когда Молния наконец проглотил таблетку и улёгся, Цзинь Чао убрал всё на место. Он рассортировал лекарства, подписал упаковки, аккуратно расставил их на полке. Цзян Му сидела рядом, подперев щёку ладонью. Когда он пошёл за водой, чтобы вскипятить псу питьё, она, не отставая, держала его за край куртки.
Он включил чайник и, обернувшись, сказал:
— Завтра, если придёшь, возьми сборник задач. У меня как раз выходные, помогу тебе с примерами.
Цзян Му тут же сникла и перестала следовать за ним.
Позже Цзинь Чао разжёг электроплитку во дворе и стал готовить ужин. На улице было холодно, и он не позволил сестре выходить. Она сняла обувь, легла на подоконник и наблюдала. Стоило ему поднять голову, как он видел её лицо с тем же нетерпеливым выражением, что и в детстве, когда она, вернувшись из школы, заглядывала в кухню, надеясь урвать кусочек мяса. Сколько раз тогда Цзян Инхань шлёпала её по рукам!
Цзинь Чао взял палочками кусок тушёной говядины и поднёс к окну. Цзян Му распахнула створку, высунулась и откусила. Мясо было мягким, сочным, таяло во рту. Она подняла большой палец, а он, чуть улыбнувшись, закрыл окно и стал раскладывать блюда.
Цзян Му надела обувь и вышла. Цзинь Чао уже поставил складной стол в ремонтной комнате, она принесла две стулья.
Пусть на столе было всего четыре блюда — мясо, рыба, овощи и сладкие рисовые лепёшки, — для неё это был настоящий пир. Она не ела таких лепёшек с тех пор, как Цзян Инхань перестала их готовить. Тогда мама обмакивала ломтики в особое тесто и жарила до золотистой корочки. Снаружи хрустящие, внутри тягучие, невероятно вкусные. Но вмама сегда запрещала есть много. Она говорила: «Живот заболит».
Кто бы мог подумать, что спустя годы, в холодный северный вечер первого января, она вновь почувствует вкус дома.
— Откуда ты умеешь их делать? — спросила она.
Цзинь Чао лишь улыбнулся, открыл ей банку с напитком, себе — пиво, и промолчал.
Она ела с аппетитом, пока он не переставил тарелки и не сказал:
— Хватит, это не ужин, а десерт.
— Ты прямо как мама, — вырвалось у неё.
Он опустил взгляд, сделал глоток пива и ничего не ответил. Цзян Му вдруг вспомнила:
— На самом деле мама не выбросила ту машинку…
То был маленький привод, который Цзинь Чао собрал в четвёртом классе и подарил на День матери. Он подкатил его к ногам Цзян Инхань, но та, не заметив, наступила и сломала. Потом ещё отчитала сына: «Не играй с этим дома, споткнусь ведь!» Цзян Му тогда вручила вырезанную в детсаду открытку, и мама похвалила её, повесила на стену. В тот день девочка впервые увидела в глазах брата боль, которую не могла понять.
Позже он починил ту игрушку, но, уезжая из Сучжоу вместе с отцом, не взял её. Цзян Му думала, что она давно выброшена, пока при переезде не нашла её в коробке. Мама тогда долго смотрела на вещицу и сказала: «Выброси». Но Цзян Му не смогла и спрятала.
Она не знала, принесут ли эти слова брату утешение. Он слушал молча, без выражения.
Цзян Му подняла банку и тихо произнесла:
— Брат, с Новым годом. Пусть всё будет хорошо и спокойно.
Цзинь Чао чокнулся с ней пивом.
— А ты мне ничего не скажешь? — спросила она.
Он посмотрел на неё, в его тёмных глазах блеснул мягкий свет.
— Желаю тебе успехов в учёбе и светлого будущего.
В ремонтной комнате горела лишь маленькая лампа. Они сидели друг против друга, рядом лежал Молния, время от времени шевеля хвостом и высовывая язык, будто улыбаясь. Для Цзян Му это был самый особенный Новый год: только она, брат и пёс. Пусть жили они бедно, пусть он был в долгах, а Молния изранен, но Цзинь Чао всё равно создал для них уголок тепла.
Без свечей, без роскоши, и всё же именно этот вечер стал для неё единственным воплощением того, что люди называют «романтическим ужином при свечах».
После еды Цзян Му вызвалась мыть посуду, но Цзинь Чао, взглянув на её нежные руки, не позволил. Она всё же осталась рядом: он мыл, она вытирала. И хотя в комнате стало лишь на одного человека больше, Новый год вдруг показался удивительно оживлённым.
Когда он поставил последнюю тарелку, вытер руки и спросил:
— Хочешь пойти ударить в колокол?
— В Уинь? А туда ещё пускают ночью?
— Почему нет? Там фонари, людей много.
Она сразу оживилась, засуетилась вокруг него, торопя. Цзинь Чао напоил Молнию, погладил по голове и надел куртку. Цзян Му тоже наклонилась, потрепала пса:
— Будь умницей.
Молния коротко тявкнул и улёгся.
Они только вышли из сервиса, как столкнулись с Сань Лаем, возвращавшимся от родственников. На нём был чёрный меховой полушубок, ярко-красный кашемировый шарф и круглая шляпа. Вид у него был такой, что Цзян Му едва не приняла его за ожившего Сюй Вэньцяна1.
Узнав, куда они направляются, Сань Лай с энтузиазмом вызвался ехать вместе и даже предложил быть шофёром.
В Тунгане в новогоднюю ночь делать было особо нечего, и многие отправлялись в Уинь. Едва они подъехали, как застряли в длинной очереди машин. В салоне Сань Лай включил громкую музыку. Начали звучать новогодние песни, от которых у Цзинь Чао разболелась голова. Он попросил убавить, но тот не согласился и даже подпевал. Цзян Му смеялась, а когда Сань Лай повернулся и протянул ей микрофон, она без колебаний подхватила куплет. Цзинь Чао только покачал головой, но дорога показалась короче.
Когда наконец припарковались, он купил три билета через телефон. Однако у входа снова пришлось стоять в очереди. Людей было море: семьи, компании друзей. Чтобы пройти быстрее, многие вставали в разные ряды и потом сбегались туда, где очередь двигалась.
Маленькая и хрупкая Цзян Му ничего не видела и терялась в толпе. Цзинь Чао поставил её слева от себя, а Сань Лай справа, и так они втроём вошли в ворота, не дав никому её задеть.
Внутри тянулась широкая аллея, по обе стороны которой сияли цветные фонари. Люди фотографировались, смеялись. И всё же троица привлекала взгляды: нарядный Сань Лай, сдержанный и красивый Цзинь Чао и между ними яркая девушка. Они выглядели как живое украшение праздника.
Цзян Му и Цзинь Чао этого не замечали, обсуждая, куда пойти сначала, а Сань Лай, уловив внимание публики, самодовольно сказал:
— Смотрите, какие мы трое красавцы! Надо бы группу создать — «Три неприкасаемых Тунжэня». Как звучит?
Оба посмотрели на него молча и чуть отодвинулись, делая вид, что не знакомы.
Они решили сперва поставить свечи и помолиться. Получив по пучку благовоний, Сань Лай, едва вошёл в зал, громко предупредил:
— Осторожнее с огнём, не подпалите мой мех!
Люди обернулись, кто-то усмехнулся, кто-то обошёл стороной — не каждый день увидишь человека в шубе у алтаря. Сань Лай наклонился к Цзян Му и шепнул:
— Видишь, теперь никто не толкается. Боятся испортить — дорого ведь.
— Я тоже боюсь, — ответила она, переходя на другую сторону.
— Пусть твой брат платит, — ухмыльнулся он.
— Проваливай, — коротко бросил Цзинь Чао.
Они втроём обошли курильницу, поклонившись в четырёх направлениях. Цзян Му приоткрыла один глаз и посмотрела на брата: он стоял с благовониями, нахмурив брови. Потом она взглянула на Сань Лая. Тот что-то шептал, а закончив, сказал ей:
— Надо не просто кланяться, а просить благословения. Про себя расскажи, чего хочешь.
Она подняла благовония над головой и стала тихо перечислять желания. Их оказалось так много, что, когда она открыла глаза, оба мужчины уже ждали её у выхода. Она вставила палочки в курильницу и пошла за ними.
В главном зале стояли ряды статуй. Цзинь Чао дал ей горсть монет, чтобы она могла поклониться. Сань Лай сразу направился к божеству богатства, там была самая длинная очередь, и люди бросали монеты в ящик заслуг.
Цзян Му знала имена немногих богов, но решила поклониться всем, кого узнала. Когда братья нашли её, она стояла на коленях перед статуей старца Юэлао2. Мягкий свет окутывал её фигуру, лицо было спокойно и сосредоточенно, и Цзинь Чао невольно задержал дыхание.
Когда она закончила и опустила монеты в ящик, Сань Лай не удержался:
— Ого, долго же ты с Юэлао шепталась! Неужто сердце уже занято?
Щёки Цзян Му вспыхнули. Она бросила на него сердитый взгляд:
— Не выдумывай, ничего такого!
Она прошла мимо, стараясь выглядеть равнодушной, но, обернувшись, встретила взгляд брата. На его губах играла едва заметная улыбка. И в тот миг ей показалось, что сердце её тоже тихо зажглось, как лампа в зимнюю ночь.
- Сюй Вэньцян (许文强, Xǔ Wénqiáng) — культовый киноперсонаж из гонконгской драмы «Шанхайская набережная» (The Bund, 1980), ставший архетипом трагического героя-гангстера эпохи республиканского Шанхая. ↩︎
- Юэлао (月老, Yuèlǎo) — покровитель браков. ↩︎
