Хотя Цзян Му и сказала в шутку, что должна отвечать за Цзинь Чао, в её словах всё же звучала тень подлинного чувства. Он не ответил и лишь спокойно спросил:
— Что будешь пить?
Он подошёл к шкафу. Цзян Му оглядела бутылки и сказала:
— Налей немного красного вина.
Цзинь Чао по привычке всё ещё воспринимал её как девчонку. Он скользнул по ней взглядом, и лишь когда она подняла глаза и спросила: «Нельзя, что ли?», он вдруг понял, что она давно уже не ребёнок.
Цзян Му пригубила вино, и лицо её заалело, стало мягче и свежее. Цзинь Чао спросил:
— Как здоровье твоей матери?
Он сам завёл разговор, и Цзян Му, немного запинаясь, стала рассказывать о годах, прожитых рядом с Крисом и его детьми. Цзинь Чао слушал молча, пробуя приготовленные ею блюда. Вкус был вполне достойный, вид тоже. Он заметил, что теперь она ест без прежних капризов: не избегает ни лука, ни чеснока, ни имбиря. Когда-то он мечтал, чтобы она перестала быть привередой, но теперь, видя, что она изменилась, испытал странное, щемящее чувство.
Цзян Му возилась с крабом, она ела медленно и наконец вздохнула:
— Краб вкусный, только возни с ним слишком много.
Цзинь Чао поднялся и достал набор инструментов для крабов.
— Ты, я смотрю, человек основательный, — усмехнулась она.
Он бросил на неё взгляд и ничего не ответил. Когда же она осушила бокал, он поставил перед ней миску с очищенным мясом и крабьим жиром. Цзян Му вдруг осознала, краб — холодная пища, он сам его не ест. Значит, всё это время он чистил его только ради неё. Она зачерпнула ложку, капнула немного уксуса, съела и ощутила такую полноту счастья, что не смогла подобрать слов.
«Наверное, — подумала она, — больше в жизни я не встречу мужчину, который станет вот так, молча, вычищать для меня крабовое мясо».
Она ненадолго притихла, потом подняла пустой бокал:
— Ещё немного.
— Если напьёшься, я тебя нянчить не стану, — предупредил он.
Она посмотрела на него и рассмеялась. Цзинь Чао всё же налил вина.
— Чао-Чао… брат… нет, Чао-Чао…
Она путалась в словах, а он, глядя на неё, тоже засмеялся, решив, что вино ударило ей в голову.
Но Цзян Му вдруг серьёзно сказала:
— Раз уж ты пережил такое и даже не сказал мне, я решаю, больше не признаю тебя братом. С этого дня между нами нет родства.
Цзинь Чао удивлённо приподнял бровь и несколько секунд рассматривал её. Она, видя, что он молчит, взяла его бокал, протянула ему, чокнулась и выпила до дна.
Он не двинулся, только спокойно смотрел, а потом поставил бокал обратно.
— Я ведь всё ещё на практике, ты знаешь? — сказала она.
Он коротко кивнул.
— Зарплата маленькая, за квартиру плачу тысячи, плюс вода, свет, газ. Раньше мама помогала, а теперь, когда я работаю, не могу же снова просить у неё. Да и не хочу, чтобы она думала, будто я в Китае не справляюсь. Всё дорого, соседка недавно звонила, просила оплатить интернет на год вперёд. Честно, я уже думаю, что скоро есть будет не на что.
Он помолчал, потом спросил:
— Хочешь занять денег?
Она рассмеялась:
— А если не верну?
— Тогда не дам, — лениво ответил он.
Цзян Му надула щёки. Цзинь Чао встал, сходил на кухню, налил ей горячего супа и поставил перед ней.
— Сколько нужно? — спросил он.
Она взяла чашу, едва сдерживая улыбку.
— Люди, прежде чем занять, хоть немного стараются расположить к себе, — сказал он. — А ты сначала объявляешь разрыв, а потом просишь денег.
— Кто сказал, что я хочу занять? — возразила она. — Просто думаю о будущем. Если я перееду к тебе, расходы на жильё разделим пополам. Пока у меня стажировка, зарплата небольшая, но потом, когда повысят, я смогу хоть немного помогать тебе.
— Спасибо за заботу, — усмехнулся он. — Только кто кого будет содержать — ещё вопрос.
Когда они доели, Цзинь Чао стал убирать со стола.
— Я помою посуду, — предложила она.
— Есть посудомойка, — ответил он.
Пока она собиралась помочь, Молния уже успел разбросать крошки по полу. Цзинь Чао вышел из кухни, нажал кнопку, и по полу скользнул робот-пылесос. Делать ей было нечего.
Он принёс тарелку с нарезанными лунными пряниками.
— Будем любоваться луной? — спросил он.
— Или мной? — тихо отозвалась она.
— Что?
— Ничего. Давай любоваться.
Они вышли на балкон. Полная и ясная луна висела над городом. Когда-то, в детстве, они тоже смотрели на неё вместе, но Цзян Му помнила смутно. Цзинь Чао был старше на пять лет, память у него сохранила всё. Он рассказывал, как они поднимались на крышу, как она боялась высоты, как Цзинь Цян ел ананасовые пряники, а он показывал ей луну и рассказывал о Чанъэ, богине, взошедшей на Луну. Она же помнила только лунного зайца и потом долго выпрашивала игрушку-зайца.
Теперь она не любила сладкое, но слушать истории о своём детстве ей нравилось.
Разговор незаметно перешёл на другое.
— У меня сосед по квартире — парень, — сказала она. — Тогда я спешила, не обратила внимания, кто будет жить рядом. Да и неважно. За три месяца видела его всего два раза. Исчезает по ночам, в комнате у него какие-то странные песни. Может, он охотник за привидениями? Как думаешь, стоит переехать?
Она моргнула длинными ресницами, лицо её, чуть раскрасневшееся от вина, казалось особенно мягким. Цзинь Чао посмотрел на неё и сказал прямо:
— Старые привычки не меняются. Придёшь — и остаёшься.
— Я же не к кому-то другому пристаю, — засмеялась она.
Он долго смотрел на луну, потом спросил:
— Когда ты вернулась в Тунган, отец не дал тебе мой номер, верно?
— Верно. Сказал, ты давно не приезжал. Вы сговорились, чтобы меня обмануть?
Цзинь Чао опустил взгляд, промолчал. Потом он снова поднял глаза к луне и тихо произнёс:
— Утро — солнце, вечер — луна. День сменяет ночь, и им не суждено встретиться вновь.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась она.
Посудомойка стихла. Цзинь Чао встал, проходя мимо, и сказал негромко:
— Это моё обещание твоему отцу.
Цзян Му похолодела. Будто тяжёлый камень упал ей на грудь. Когда она вернулась домой на первом курсе, Цзинь Цян скрывал от неё правду о Чао. Тогда она думала, что тот просто не устроился в жизни, что скоро сам свяжется. Но и теперь отец повторял то же самое. Она чувствовала подвох, но не ожидала, что всё дело в том, что отец не хочет, чтобы они продолжали общаться.
Для Цзинь Цяна Чао был как родной сын. Он желал ему счастья, но и дочери хотел лёгкой судьбы, без страданий. Он знал, как сильно госпожа Цзян отвергает Чао, и понимал, если тот женится на Му-Му, вся семья окажется в тупике.
«Не из-за твоего тела, — сказал тогда Цзинь Цян, — даже без этой беды я бы всё равно просил тебя не искать Му-Му. Прости меня».
В тот вечер он пришёл к Чао, принёс гостинцы и говорил долго. Чао молчал. Когда отец уходил, он посмотрел на согбённую спину и только тогда сжал кулаки:
— Папа, я обещаю.
С тех пор прошло шесть лет. Он не писал Му, но каждый год возвращался в Тунган, сообщал о себе, переводил деньги. Он хотел доказать, что способен жить сам и никому не быть в тягость. Но даже теперь, когда Му вернулась, Цзинь Цян не изменил решения.
Утро — солнце, вечер — луна. День и ночь не встречаются.
Цзян Му вдруг поняла, что её недавние слова ранили Чао сильнее, чем она думала. Отец признал его сыном, но не мог признать его её мужем. Поэтому, когда она заговорила о разрыве, он замолчал.
Она вскочила, сердце её дрогнуло. В кухне Чао доставал посуду из машины. Она смотрела на его спину, и внезапный порыв захлестнул её. Она подбежала и обняла его сзади. Он застыл, опустил взгляд на её руки, обвившие его талию, и услышал её тихий голос:
— Ты говорил, что подождёшь, пока я вырасту. Это всё ещё в силе?
С тех пор прошло почти семь лет. В его глазах мелькнула буря, но он не двинулся.
— Мне двадцать шесть, — сказала она, голос её дрожал. — Я больше не хочу, чтобы кто-то решал за меня. Пусть все будут против, мне всё равно.
Он услышал, как она сдерживает слёзы, и мягко похлопал её по руке. Она обняла крепче.
— Ты обещал, что в следующий раз дашь мне обнять тебя вдоволь. А я ведь всегда держалась с тобой слишком сдержанно.
Он улыбнулся с теплом:
— Я и не отказываю. Только повернись, не плачь.
Она отпустила, но когда он обернулся, его взгляд был таким глубоким, что у неё перехватило дыхание.
— Му-Му, — сказал он тихо, — я знаю, тебе тяжело. Но есть вещи, о которых я ещё не успел рассказать.
— Что может быть важнее того, что ты стоишь передо мной? — воскликнула она. — Я взрослая. Если завтра выйду за другого, ты сможешь спокойно смотреть? Скажи правду!
Она говорила всё быстрее, всё горячее.
Он хотел взять её за руку, но она отступила:
— Я не такая рассудительная, как ты. Не умею всё просчитывать. Да, ты всегда всё взвешиваешь, а я — нет. Я живу, как идёт. Если вдруг муж окажется подлецом, будет пить, бить, изменять — что, только потому что он здоров, я буду счастлива? Ты не думал, что, отказавшись от меня, ты заставляешь меня рисковать будущим?
Он слушал, и в глазах его вспыхнуло что-то острое. Она всхлипнула, но её голос стал твёрдым:
— Чао-Чао, сегодня я разорвала с тобой братские узы. Дальше решай сам: если тебе тяжело — отпусти.
Он стоял, поражённый. Она повернулась, но он шагнул вперёд и схватил её за руку:
— У меня ноги больные. Не беги. Я не догоню.
Слёзы мгновенно застлали ей глаза. Сердце сжалось, очки запотели, мир стал мутным.
— Видишь что-нибудь? — спросил он.
— Нет, — всхлипнула она.
Он снял с неё очки, и, наклонившись, коснулся её губ. Его тёплое дыхание смешалось с её, и сердце у неё взорвалось от нахлынувшего чувства.
Без долгих прелюдий, без слов, только накопленная за годы тоска. Он обнял её, прижал к себе, и всё вокруг исчезло. Когда её спина коснулась стены, его пальцы переплелись с её, поцелуй был горячим, как пламя.
Цзян Му заплакала сильнее от обиды, от нежности, от всего сразу. Он держал её лицо ладонями и шептал:
— Не плачь. Когда ты плачешь, я теряюсь.
В его глазах дрожал свет. Она подняла влажные ресницы, не слышала ничего, кроме собственного сердца. Вино окончательно ударило в голову, лицо её пылало.
Он поднял её на руки. Она обвила его за шею, огни гостиной качались в её взгляде. Он опустил её на мягкий диван и наклонился, глядя в упор. Горло его дрогнуло, дыхание было горячим, но в нём чувствовалась сдержанная нежность.
— Ты ведь не всё знаешь о моём здоровье, — сказал он. — Хотел подождать, пока ты привыкнешь к мысли, а потом рассказать.
Она, обессилев, прижалась к нему, её глаза тревожно блестели:
— Ты… не можешь иметь детей?
Он удивился, потом прищурился:
— О чём ты думаешь?
Она смутилась и отвела взгляд. Он наклонился к самому её уху:
— Хочешь, я докажу?
Его ладонь легла ей на талию. Поцелуи становились всё горячее, дыхание — всё прерывистей. Но на грани потери контроля он остановился, прижал её к себе и тихо сказал:
— Не возвращайся ко мне из жалости или желания заботиться. Поспи. Я пришлю тебе результаты обследования. Прочитай, всё обдумай. Если решишь остаться, знай: тебе придётся столкнуться с трудностями, я не уверен, что смогу быть рядом во всём. Подумай о себе, о родителях. Потом дай ответ.
Она вцепилась в его рубашку, голова её кружилась.
— А если я не соглашусь? — прошептала она. — Ты снова станешь мне братом или уйдёшь навсегда?
Она убрала руки с его шеи, но он поймал её пальцы, провёл по ним большим пальцем, улыбнулся мягко, почти печально, и больше не отпустил.
