Цзэн Чушэн улыбнулся, велел ученику подать большую алую афишу с золотым напылением и вежливо передал её Тао Цичжуну:
— Вот список спектаклей, которые я собираюсь исполнять. Если у господина есть другие пожелания — всё можно изменить, я полностью в его распоряжении.
Тао Цичжун принял афишу и спокойно сказал:
— Мне лишь передали поручение, когда я уже выходил, так что всех деталей я пока не знаю…
Цзэн Чушэн, привыкший бывать в домах столичной знати, решил, что Тао Цичжун, вероятно, с кем-то из управляющих делит влияние и потому проявляет недовольство. Он сразу поспешил разрядить обстановку:
— Меня пригласил не кто иной, как господин Цуй — тот, что заведует организацией приёмов в вашем уважаемом доме. И этот список спектаклей тоже, как он сказал, был согласован с ним.
Господин Цуй?
В деловой канцелярии резиденции гуна никакого Цуя сроду не было.
Тао Цичжун на мгновение растерялся, но почти сразу сообразил: речь, скорее всего, шла о каком-нибудь дальнем родственнике старой госпожи Цуй — тётки Доу Чжао по материнской линии.
Вот оно как…
Цзэн Чушэн уже успел выступить на одном из вечеров. Его приняли как полагается. Теперь сказать, что господин Цуй был самозванцем? Поздно. Всё выглядело как официальное приглашение.
Словно воздух стал глуше. Тао Цичжун с трудом переводил дыхание — ощущение, будто его грудь стянула тугая лента.
Сделав ещё пару дежурных замечаний, он вежливо попрощался и отправился обратно в резиденцию гуна Ин.
Сун Ичунь к тому времени уже лёг, но, услышав, что Тао Цичжун вернулся, тут же поднялся.
Тао Цичжун подробно рассказал ему обо всём, что произошло.
Сун Ичунь с яростью пнул стоявший у кровати табурет — тот с грохотом опрокинулся.
Но табурет оказался тяжёлый, и, зацепившись за край, больно ударил ему по пальцам ноги. Сун Ичунь вскрикнул и, скривившись, схватился за ногу, а затем с бешенством обернулся к Тао Цичжуну:
— Завтра же выгони этого петуха взашей! Ещё хочет у нас тут петь несколько вечеров?! Чёрта с два!
— Ни в коем случае! — всполошился Тао Цичжун. — Этот актёр давно вращается в домах знати, особенно с дамами старшего поколения: старухами, вдовствующими госпожами. Кто поручится, что он, как какая-нибудь баба, не растреплет всё, что слышал? Если мы его выгоним без объяснений, эти самые старые госпожи обязательно поинтересуются, в чём дело. А если Цзэн Чушэн не сумеет подобрать слов, слухи расползутся — и что тогда? Репутация резиденции гуна Ин превратится в посмешище! Гуансеская труппа ведь считается первой в столице — уж пусть поёт до конца праздников, заодно и создаст видимость пышности!
— Я этих двух мерзавцев с места сдвинуть не могу… — заорал Сун Ичунь, аж лицо перекосилось, — так теперь, выходит, даже с паршивым актёришкой не справлюсь?! Да чтоб он завтра же катился к чёртовой матери!
Тао Цичжун, видя, что унять гнев невозможно, молча откланялся.
А в покоях Сун Ичуня ещё долго не утихала ругань — грубая, резкая, срывающаяся на крик. Ночной прислуге оставалось лишь затаиться и молить, чтобы всё как-нибудь утихло до утра.
А в павильоне Ичжи царила совсем иная тишина.
Свет лампы едва трепетал, отражаясь на влажной коже. Сун Мо, всё ещё дыша чуть тяжело, склонился к Доу Чжао. Её лоб и виски были влажны от пота, волосы прилипли к коже — он провёл по ним ладонью с нежностью, почти благоговейной.
Сняв нижнюю рубашку, он аккуратно вытер её лицо, словно боялся растревожить.
— Ты не заболела? Всё хорошо?.. — его голос был хриплым, мягким, с искрой беспокойства.
Доу Чжао лежала, уткнувшись в подушку, и чувствовала, будто пробежала сквозь весь город — тело ломило от усталости, но внутри было что-то другое. Как будто что-то распахнулось.
Сладко, лениво, почти блаженно.
Она повернула голову, глядя на него из-под полуопущенных ресниц, и её голос прозвучал тихо, чуть хрипло — шёлк, потёртый о бархат:
— Где ты… научился всему этому? — губы её изогнулись в ленивую, чуть насмешливую улыбку. — Признавайся.
Сун Мо застыл — её взгляд скользнул по нему, влажный, томный, как тёплая роса на коже.
Но в глубине её глаз была не только ласка. Там пряталось что-то другое — невысказанное, смущающее. Он этого не заметил.
Он прижался к ней — телом, кожей, запахом — и чуть прикусывая мочку её уха, выдохнул:
— Шоу Гу… ты просто сведёшь меня с ума.
Доу Чжао фыркнула и отвернулась, но не сопротивлялась, когда его ладонь скользнула по её спине, затем ниже, снова и снова, вызывая новую дрожь. Она сама не заметила, как пальцы сжались у него на бедре.
Но в груди у неё всё же тлело: Он — её. Первый. Она знает его тело, знает его желания… И всё же… откуда он взял это? Такие движения не рождаются из ниоткуда.
Она хотела спросить прямо, жёстко. Но вместо этого только прижалась к нему теснее, обвивая его талию ногой, и с кривой улыбкой пробормотала:
— Хм… хорошо…
Сун Мо приподнялся, довольный, и, глядя на неё с сиянием в глазах, прошептал:
— Я… я просто расспросил старших служанок во дворце. Они сказали — для женщины в положении это даже полезно…
Доу Чжао замерла на секунду. Удивление скользнуло по лицу. А затем — облегчение. И лёгкий стыд за собственные подозрения.
Она должна была верить ему. Это он — её Сун Мо. С детства рядом, с юности — только с ней…
Она слабо улыбнулась и уткнулась носом в его ключицу, шепнув едва слышно:
— Глупый…
Но именно такой ответ только сильнее заставил её залиться жаром — лицо горело, словно его охватило пламя.
Доу Чжао ясно понимала: такие вещи, как расспросы о супружеской близости с беременной, обсуждаются лишь с особой категорией старших служанок — вроде служанок дворца Яньси. А те, в свою очередь, находятся под прямым присмотром самой императрицы.
Сомнений быть не могло: всё, что услышали такие служанки, обязательно будет доложено.
А впереди — сплошные дворцовые обеды. Новогодний ужин в канун, Фестиваль фонарей в пятнадцатый день первого месяца… Это императорские трапезы, семейные сборы императорского рода. И тут не до различий в статусах: даже родня самой императрицы допускается туда только по особому указу.
Что уж говорить о знати?
Резиденции гуна Ин повезло — благодаря тому, что в своё время один из предков был взят в императорскую семью как приёмный сын, их дом числился «почти роднёй». Потому и приглашения приходили регулярно — они считались частью внутреннего круга.
Поэтому свой семейный новогодний ужин в их доме приходилось устраивать заранее — обычно в канун «малого нового года».
Доу Чжао только подумала о том, что на Фестиваль фонарей ей ещё предстоит сопровождать прочих знатных дам во дворец: любоваться луной, гулять под фонарями, держать безупречный вид…
И ей так захотелось просто накрыться одеялом с головой и не просыпаться до второго месяца весны.
Но Сун Мо, словно нарочно, продолжал поддразнивать её:
— Если ты во дворце увидишь императрицу, и она вдруг спросит, не пора ли мне уже выбрать себе наложницу — скажи, что уже всё устроено! Я ведь двух красавиц, которых Цзядиньбо прислал, взял — и отдал Гу Юю.
Ты только, ради всего святого, не выдай меня…
Доу Чжао только взмолилась про себя — Господи, хоть бы под пол провалиться!
— Ты не можешь хоть чуть-чуть сдерживаться?.. — с обидой бросила она и демонстративно отвернулась, будто надулась. — Теперь об этом все узнают…
Как я теперь вообще в глаза императрице смотреть буду?
Сун Мо мягко обнял её сзади, ладонью поглаживая по плечу и руке, прижимаясь щекой к её волосам. Его голос звучал ласково, как весенний ветер:
— Не узнают. Когда императрица позвала меня, я сам всё сказал. Сказал, что люблю только тебя. Что никого больше мне и не нужно. Она даже велела мне быть к тебе внимательнее — мол, ты в положении, можешь быть раздражительной…
И что я должен терпеть и уступать тебе — потому что ты самая драгоценная.
Благодарю за перевод 💜
Ну и темперамент, об этом приятно читать, потому что понятно становится, что они действительно супруги во всех смыслах и не теряют друг друга, даже в сложные периоды.