Сун Мо тяжело вздохнул.
Он знал: между ним и Сун Ичунем пролегла трещина, и потому невольно стал внимательнее следить за каждым шагом, особенно касающимся его безопасности. Так он и заметил, что за ним кто-то следит… а потом понял — это был Цзян И.
Он жестом указал на круглый резной стул сбоку:
— Садись. Говорить будем не стоя.
Цзян И поколебался, затем, опустив голову, сдержанно присел. Всё его тело оставалось напряжённым, словно он сидел на иголках.
Только после этого Сун Мо заговорил. Тон у него был мягкий, без нажима:
— Ты ведь хорошо устроился в лагере Шэньшу, зачем вдруг решил перейти в Учэн столичную военную стражу? Не стану слушать отговорок про “тяжёлую службу” — не трать ни моё, ни своё время. Я уже навёл справки. Твой начальник из Учэна сказал, что ты всё равно каждый день встаёшь в иньши (около 3–5 утра), пробегаешь два круга вокруг Хучэнхэ, защитного рва и только потом приходишь в канцелярию. Такое может делать только человек с железной волей, а не тот, кто жалуется на “трудности службы”.
Цзян И продолжал сидеть, не поднимая взгляда. Его веки дрожали, словно под ними метались мысли. Ответа не последовало, но пальцы на руках сжались в тугой кулак, костяшки побелели.
Ма Юмин был возмущён. Его злило это молчание, эта нерешительность.
Он считал Цзян И другом, братом, с которым прошёл сквозь пули и кровь. А тот теперь — молчит, как чужой. Не сдержавшись, он со злостью пнул по ножке стула, на котором сидел Цзян И, и громко, с раздражением, бросил:
— Другие, может, и думают, что раз ты на осенних манёврах занял третье место, то теперь тебе можно сидеть рядом с наследником — плечом к плечу. Но ты хоть сам-то помни, почему рядом сидишь! Это наследник по натуре мягок, человек он благородный — не станет из-за пустяков выставлять тебя. Но ты не принимай доброту за глупость! Не уподобляйся тем, кто «дашь палец — отхватит руку»!
Цзян И слабо усмехнулся, в его улыбке не было ни радости, ни злости — только горькая усталость:
— Брат Ма, если бы я и вправду хотел всё скрыть от наследника, то и следить бы за ним в последние дни не стал. Я же сам старался попасться ему на глаза, всё надеялся — вдруг встретимся, случайно… Просто… просто я не знал, с чего начать разговор.
Ма Юмин, услышав это, словно очнулся. Он вдруг понял: Сун Мо уже давно всё знал. Именно поэтому и велел Чэнь Хэ найти Цзян И и привести его сегодня.
Он замолчал, а Сун Мо, в ответ на его взгляд, слегка улыбнулся — спокойно, уверенно.
Ма Юмин вновь обернулся к Цзян И и уже другим, более серьёзным голосом сказал:
— Здесь нет посторонних. Наследник и я — не чужие тебе. Если что-то на сердце — скажи. Не таи. Мы тебя не выдадим. Только хуже будет, если будешь тянуть.
Выражение лица Цзян И стало ещё более мрачным и горьким. Казалось, все чувства — страх, вина, усталость — слились в едином безысходном взгляде.
И вдруг — он резко схватил стоявший на столе винный кувшин, тот самый, из которого только что наливал Сун Мо, и, не используя чашу, прямо к горлышку, начал пить — большими, хриплыми глотками, будто хотел заглушить вином всё, что разрывает его изнутри.
Ма Юмин невольно бросил взгляд на Сун Мо.
Но тот… сидел спокойно, по-прежнему с той же ровной, мягкой улыбкой смотрел на Цзян И. В глазах — спокойствие, твёрдость, ни капли тревоги.
Ма Юмин внутренне содрогнулся.
Вот он — Сун Яньтан, — подумал он. — Вся столица, весь род может висеть над пропастью, а он сидит как гора, не шелохнувшись.
Если однажды придёт тот день… он сможет принять смерть без страха. Прямо, с достоинством. Словно истинный герой.
И от этой мысли кровь в жилах Ма Юмина заиграла жарче. Сердце сжалось — не от страха, а от внезапного порыва.
Кто в этом мире не умрёт? Вопрос только — будет ли эта смерть тяжела, как гора Тайшань, или легка, как птичье перо?
Если в его жизни выпадет путь рядом с таким человеком, как Сун Яньтан, если суждено пройти этот путь до конца…
Тогда и умереть будет не стыдно. И имя не будет опозорено.
И словно тучи, долгие дни, затмевавшие его сердце, вдруг расступились, а в душе — будто свет пробился сквозь тяжёлое небо.
Беспокойство, тревоги, страх — всё развеялось.
Он почувствовал: сердце стало лёгким. Спокойным. Твёрдым.
Что уж говорить о Сун Яньтане — с таким умом и стойкостью, тот словно рождён идти вперёд сквозь вихрь. Но и он, Ма Юмин, — не мальчик с улицы. Один из самых молодых военных в столице, не по годам облечённый полномочиями. А теперь к ним добавился и Цзян И — парень, что в осенней военной охоте занял третье место, а значит, в бою он не просто храбр, а по-настоящему талантлив.
Если с такими людьми и не пробиться, то, значит, сама судьба против. А если уж суждено проиграть — ну, значит, таков был жребий. Никого винить не придётся.
Вдохновлённый, с сердцем, полным решимости, он невольно расправил плечи. Его осанка выпрямилась — как у воина, готового идти вперёд, пусть даже и в неведомое.
А напротив — Цзян И, выпив почти весь кувшин выдержанного вина с мягким, тёплым вкусом и яростным, пробивающим ударом в грудь, наконец нашёл в себе силы заговорить. Голос его был хриплым, но ровным:
— В прошлом году, шестого числа шестого месяца, я пошёл помогать господину Вану — книги на солнце развесить, просушить. Среди свитков случайно наткнулся на одну — военный трактат Уму-вана[1]. Только начал читать — не смог оторваться. Но подумал: если кто-то из домашних господина Вана меня застанет с ней, будет неловко. Поэтому взобрался на балку под потолком, в тени, и там продолжил листать.
Он замолчал на миг, взгляд застыл, голос стал тише:
— Пролистал, может, половину… и тут в комнату вошёл сам господин Ван. С ним — незнакомец, одетый в сине-зелёное, с виду учёный, лет сорока. Я от страха даже дышать перестал. А они — велели всем слугам выйти и даже поставили охрану у дверей. После этого начали говорить вполголоса…
— Книжная была просторная, потолки высокие, свет лился сквозь резные окна. Я спрятался на потолочной балке в восточной части зала, над секцией с архивными свитками. А господин Ван с тем учёным в синей одежде устроились в западной янси ши — комнате отдыха. Расстояние между нами было приличное.
О чём они говорили — я различить не мог. Только видел, как господин Ван всё время ходил взад-вперёд, с мрачным лицом, тревожный. А потом вдруг остановился и резко повысил голос. Он спросил:
—Каким доказательством это подкреплено?
Учёный вытащил из рукава нечто обёрнутое в ткань и, почтительно протянул:
— Это — яшма, что была дарована господину принцу, когда тому было всего пятнадцать. Тогда он на осеннем смотре поразил тигра стрелой. Император сам вручил этот талисман. В мире существует лишь один такой. Больше — ни у кого.
[1]武穆王 (Военный Му-ван) — посмертный титул, пожалованный Юэ Фэю (岳飞), знаменитому китайскому полководцу времён династии Южная Сун (XII век). Он прославился своей преданностью императору и отчизне, успешно сражался против чжурчжэньской династии Цзинь, стремясь вернуть захваченные земли. Юэ Фэй стал символом беззаветной преданности, верности и военной доблести. Его трагическая смерть по ложному обвинению усилила его культ: он почитается как герой-патриот и даже получил посмертное оправдание. В китайской культуре его имя стало нарицательным — синонимом верного и доблестного воина.
