Когда жоу-мин, ребёнка дошло до ушей Сун Ичуня, он лишь холодно фыркнул, глядя на Ляо Бифэна: — «Юань-гэ» — это ещё что за выдумка? Так только девочек зовут — «Юань-цзе». А мальчику какое «гэ»? Передай ему, пусть зовут «Дун-гэ».
Ляо Бифэн с улыбкой ответил «есть» и вернулся с докладом к Сун Мо. Тот только сделал вид, что не слышал, и продолжал звать сына по-своему — «Юань-гэ».
В павильоне Ичжи все, разумеется, подхватили именно это имя — «Юань-гэ», по воле Сун Мо. А вот во всём остальном поместье каждый исхитрялся лавировать между старшим и младшим господином: при Сун Ичуне звали мальчика «Дун-гэ», а при Сун Мо — «Юань-гэ».
Чэнь Цюйшуй со смешком поддел: — Младенец ещё совсем крошечный — чем больше зовут, тем лучше, говорят, это и от бед отводит, и от сглаза бережёт. Но вот так — «Юань-гэ», «Дун-гэ» … Перепутаешь однажды, и неприятностей не оберёшься. По мне, так звать просто — «господин первенец» — и всё. Юань-гэ ведь наследник по прямой линии, старший внук нынешнего главы рода, к тому же прадеда уже нет — такое обращение ему вполне к лицу.
Ляо Бифэн, улучив момент, тоже начал подначивать: — Вот и пусть зовут его «господин первенец» — и хлопот меньше, и путаницы не будет!
Кто-то из услужливых тётушек поспешил доложить об этом Сун Мо. Он внешне никак не отреагировал, но всё же наградил ту служанку двумя лянами серебра.
Тут уж все служанки и няньки в доме поняли, в какую сторону дует ветер, и начали наперебой величать Юань-гэ «господином первенцем».
Те, кто был не из семьи, слыша это, не могли не удивиться: — А как же тогда называют второго господина?
Домашние служанки весело отвечали: — Всё по-прежнему, зовём его «второй господин».
Посторонние смеялись: — Выходит, племянник залез на голову дяде!
— Так второй господин ведь ещё не женат. Вот женится — и сам звание сменит, подождать-то не долго.
Как водится, последний, кто узнаёт о сплетнях — тот, кого они касаются.
Когда до Сун Ханя наконец дошло, что его племянника уже вовсю зовут «господином первенцем», а он сам остался просто «вторым», эта история уже успела разойтись по всей столице и сделаться городской байкой.
Тем не менее, выбранное Сун Мо имя «Минъи» для ребёнка продержалось всего одну ночь.
Уже на следующий день, когда проходила церемония «сисян», омовение младенца на третий день после рождения, в усадьбу гуна Ин прибыл сам старший евнух Ван Гэ, недавно повышенный в чине до малого надзирателя дворца Цяньцин, и передал императорский указ: Его Величество дарует Юань-гэ имя — Хэ (翮).
Сун Мо и Сун Ичунь были ошеломлены.
Такое редкое, почти неупотребляемое иероглифическое имя — это практика, присущая исключительно членам императорского рода, ведь лишь им дозволено избегать обыденных слов и повторов.
Император явно дал это имя по придворному обычаю — как если бы мальчик был не просто любимцем, а почти членом семьи. Но ведь сам государь, человек не из тех, кто с нежностями, и, по слухам, даже своих внуков всех не упомнит — откуда вдруг такая щедрая милость по отношению к ребёнку Сун Мо?
К тому же в ритуальном плане давать имя новорождённому — дело старших в семье, и Сун Ичунь, как отец семейства, ещё и слова не успел сказать, а тут император взял, да и «перехватил» эту почесть.
Хотя с одной стороны это было величайшее благоволение, с другой — столь неожиданная милость вызывала у всех тревогу и недоумение.
Сун Мо принял свиток с указом и вместе с Сун Ичунем проводил Ван Гэ в павильон Сяохуа, чтобы угостить чаем.
Сун Ичунь не удержался и спросил Ван Гэ:
— С чего это государь вдруг решил даровать имя нашему ребёнку?
Ван Гэ, чаще имеющий дело с Сун Мо, хорошо знал характер обоих. Пусть в последние годы Сун Ичунь и утратил расположение императора, но всё же был одним из пяти главных дуду, военных командующих в Пятии войсковых ведомствах, так что Ван Гэ не посчитал нужным юлить и заговорил прямо:
— Государь, как известно, ждёт, когда раб вернётся к службе, — он слегка кивнул, — так что не стану с вами, господин гун и господин наследник, ходить вокруг да около. Ваш старший сын — это, по правде говоря, удачно оказался при удаче тринадцатого принца Восточного дворца.
Он усмехнулся:
— Вчера был сисян тринадцатого императорского внука, государь лично отправился в Восточный дворец. Увидел, что мальчик пухленький да румяный, спит спокойно, ест с аппетитом — обрадовался, да и дал ему имя. А уж сегодня утром, только проснулся, вдруг и вспомнил, что и у вас в доме первенец появился — и родился он всего на день позже, и как раз сегодня у него тоже сисян… Вот и приказал Синжэнсы (ведомство, ответственное за реализацию новых политик или реформ) составить указ и послал раба к вам — стать небесным вестником и зачитать священное имя.
«Правда ли всё это?» — с подозрением подумал Сун Ичунь. В глубине души он не верил, что император сам вспомнил о сыне Сун Мо и решил даровать ему имя — скорее всего, не обошлось без тайных усилий сына. Но момент был неподходящим для расспросов. Пришлось с улыбкой рассыпаться в словах благодарности, да ещё и вручить Ван Гэ два щедрых красных конверта с серебром.
Сун Мо же, дождавшись, когда посторонние не слышат, шепнул:
— А какое имя Его Величество дал третьему внуку императора?
Ван Гэ обмакнул палец в чай и написал на лакированной столешнице один иероглиф: “翀”— “Чун”, — пояснил он. — Это значит «лететь ввысь, как лебедь, стремительно поднимающийся к небесам». А имя, которое государь даровал вашему сыну — “翮” (Хэ) — означает «жёсткое перо у основания крыла, что даёт силу для высокого полёта».
Сун Ичунь невольно вздохнул, в груди сдавило от тревоги.
Что замыслил император? Неужели он хочет, чтобы сын Сун Мо в будущем стал опорой для будущего наследника престола?
А вот Сун Мо, услышав это, испытал только искреннюю радость и благодарность — ему польстила даже не милость, а столь ясный намёк.
Неважно, было ли это, как говорил Ван Гэ, случайным порывом императора, или же он, зная, что у ребёнка безжалостный отец, нарочно решил поддержать младенца — имя, пожалованное самим Владыкой, теперь стало для ребёнка настоящим оберегом. Кто бы ни вздумал когда-нибудь обидеть мальчика, теперь обязан будет хорошенько подумать, стоит ли бросать вызов той, пусть невидимой, но весьма весомой защите.
Сун Мо с благодарностью выдал Ван Гэ ещё два щедрых красных конверта и лично проводил его за ворота. Свиток с императорской грамотой торжественно поместили в фамильном храме, после чего Сун Мо и Сун Ичунь отправились ко дворцу, чтобы поблагодарить императора за столь высокую честь.
А в женских покоях в это время стоял настоящий переполох.
Все, кто пришёл на сисянь-ли[1] — обряд умывания на третий день после рождения ребёнка — толпились у Доу Чжао, наперебой поздравляя её с невероятной удачей.
Та встречала гостей с кроткой улыбкой, на каждое поздравление отвечая неизменным: — Благодарю.
Повитуха сияла от гордости, глядя на целый таз серебряных и золотых слитков, которые гости одаривали в благодарность за роды:
— Ай-ай, старая я баба, а вот тоже награду получила. Теперь, когда домой вернусь, будет чем перед соседками похвастаться!
[1] Обряд 洗三礼 (сисян-ли)洗三礼 — это традиционный китайский обряд, проводимый на третий день после рождения ребёнка. Согласно обычаям, в этот день младенцу впервые омывают волосы и тело с ритуальным смыслом очищения от родильной нечистоты и пожелания здоровья и долголетия.Обряд сопровождается торжественным приёмом, на который собираются родственники, знакомые и уважаемые люди. Гости приносят подарки и серебряные слитки в знак благословения новорождённого. Ребёнку также дают 乳名 (жоу-мин) — «молочное имя», которое используется в быту в младенчестве. В знатных семьях особенно важна демонстрация общественного признания, и если ребёнок ещё и получает имя, пожалованное самим императором, это становится признаком исключительного благоволения и сулит большое будущее.
