Телесная боль была ничто перед тем, что терзало её сердце.
Он увидел этот кровавый цветок, распустившийся у её ноги, и внезапно отпрянул, резко разжав руки. В его глазах осталась лишь неведомая ей тяжесть и глухая мука.
Она тяжело дышала, не в силах унять сбившийся ритм, а он опустил взгляд на свой локоть. Там виднелся побледневший след от её зубов. Тот самый, что она оставила в прошлом году, вцепившись отчаянно и до крови. Шрам до сих пор напоминал о том мгновении.
— Завтра я скажу отцу, — произнёс он глухо, — мы разведёмся.
Она, собрав последние силы, подняла голову и пыталась ровно дышать, чтобы не выдать, как дрожит грудь. Он окончательно отверг её. Красота всегда недолговечна, а обольщение чужим обликом не способно удержать навсегда. С самого начала ясно, что очарование пройдёт, и вместе с ним — его мимолётная привязанность. Её лицо, которое он так когда-то боготворил, в итоге обернулось проклятьем, разрушившим всю жизнь. В ту минуту на её губах скользнула лёгкая, почти умиротворённая улыбка. Ещё в первый день их встречи она знала, что в его мире для неё никогда не будет постоянного места.
Когда госпожа Мужун услышала, что Мужун Фэн в ярости кричит в своём кабинете, она испугалась, что дело примет необратимый оборот, и поспешила туда. Сквозь дверь донеслось:
— Ты сам скажи, чем Сусу виновата перед тобой?
Мужун Цинъи стоял у стола, опустив голову, и молчал.
— До свадьбы я ясно тебя спрашивал, — голос Фэна становился всё громче, — брак — это не забава. Ты уверял, что всё обдумал. А теперь ещё и года не прошло, и ты хочешь развестись? Это ли не прихоть? Это ли не злоупотребление своим положением?
Госпожа Мужун, опасаясь, что сын попадёт под горячую руку, поспешила вмешаться:
— Третий, конечно, неправ, но не стоит так сердиться. Я сама его проучу.
Фэн резко оборвал:
— Именно потому, что ты с детства его баловала, он и вырос таким легкомысленным. Ты только взгляни: он смеет явиться ко мне с просьбой о разводе! Когда это выйдет наружу, не будет ли это величайшим позором для семьи?
Суровый тон ясно дал понять, что он рассержен по-настоящему. Госпожа Мужун смягчила голос:
— Трейтий действительно поступил опрометчиво. Пусть уж в свете забавляется, но в доме должен знать меру. По виду Сусу нельзя сказать, что у неё нет терпения. Зачем же непременно разводиться? Ты же нарочно позоришь и себя, и нас всех.
Цинъи молча выслушивал, опустив взгляд, и не проронил ни слова. Фэн, услышав скрытый упрёк, хмыкнул:
— Перестань намекать.
— А я и не намекаю, — возразила мать. — Ты слишком нервничаешь.
— Нервничаю? — глаза Фэна блеснули. — Каждый раз, когда я пытаюсь наставить его, ты без разбора становишься на его сторону. Посмотрим, до чего ты его в итоге доведёшь.
— Сегодняшняя его выходка — только отражение отцовского примера, — проговорила она слишком резко.
— Мать! — поспешил остановить её Цинъи.
Госпожа Мужун лишь гордо вскинула голову и улыбнулась своей привычной сдержанной улыбкой.
Фэн, едва сдерживая гнев, перевёл взгляд на висящий на стене свиток с собственной каллиграфией с иероглифами «спокойствие и тишина». Дыхание его постепенно выровнялось. Наконец он повернулся к сыну и ледяным тоном сказал:
— Ты бездарный и несдержанный. С этого дня я не намерен разбирать твои личные дела. Развод невозможен. Если уж жить с ней не желаешь, пусть тогда она переедет.
Цинъи по-прежнему молчал, не поднимая головы.
Фэн с силой ударил ладонью по столу, так что подскочили кисти и чернильница:
— Ты что же, ещё не понял? Вон отсюда!
Он вышел из кабинета, а следом за ним — госпожа Мужун.
— Мама, не принимай близко к сердцу, — сказал Мужун Цинъи. — Отец раздражён делами, вот и ищет утешения на стороне.
Госпожа Мужун вгляделась в сына:
— Третий, ты и вправду решил расстаться с Сусу?
Он отвернулся, взгляд его остановился на пустом конце длинного коридора. Слуга, с трудом прижимая к груди стопку бумаг, торопливо прошёл мимо, а из дежурной комнаты доносился далёкий звон телефона, словно из иного мира.
— Да, — тихо, но твёрдо произнёс он. — Я больше не хочу её видеть.
