К полудню зной усилился. Она лежала в постели, кожа на шее покрылась липким потом, было нестерпимо тяжело. Ей хотелось снова принять душ. Книга в руках постепенно опускалась всё ниже, и в дремоте ей вдруг почудилось прикосновение прохладной ладони к лбу. Она открыла глаза и первой увидела блеск погон на его плечах. Он вошёл, не переодеваясь. Должно быть, сразу после приезда. От спешки его дыхание ещё не выровнялось, а лицо было в каплях пота.
— Я разбудил тебя? — улыбнулся он. — Испугался, что у тебя жар, лицо такое красное.
— Иди переоденься, на улице ужасная жара, — прошептала она.
Он пошёл в ванную, принял душ и вернулся в лёгкой одежде. Сусу снова спала, её брови были сжаты, словно затянуты дымкой. Он невольно наклонился и едва коснулся губами её лба, будто хотел разгладить напряжённую складку. Она вдруг вздрогнула, словно от толчка, и почти инстинктивно отпрянула, а в глазах её вспыхнуло отвращение.
Он замер, ошеломлённый, потом протянул руку и сжал её ладонь. Она не сопротивлялась, позволила держать себя, но опустила ресницы.
— Что с тобой? — спросил он.
Она только покачала головой.
— В чём дело? — настаивал он.
— Ничего, — коротко ответила она.
Раздражение подступило. Она была рядом, и в то же время словно уходила всё дальше, и это отчуждение сводило его с ума.
— Сусу, у тебя есть что-то на сердце.
— Нет, — прозвучал её холодный ответ.
За окном, в знойном воздухе, истошно кричали первые цикады. Мужун Цинъи с усилием сдерживал раздражение:
— Не утаивай от меня, скажи прямо, что происходит.
Но Сусу молчала. Он нахмурился:
— Я поспешил вернуться только из-за тебя, а ты встречаешь меня вот так. Чего же ты хочешь от меня?
О, какое право у неё требовать? Его внимание само по себе было милостью, не стоило мечтать о большем. Тень горькой улыбки скользнула по её губам.
Он вспыхнул:
— Не смей быть неблагодарной!
Она отступила, и он почувствовал бессилие, из-за чего отвернулся в сторону. Сколько усилий он вложил, стараясь быть осторожным и внимательным, а всё напрасно. Она всё равно боялась его, а теперь уже начинала испытывать отвращение. Недавно она ещё давала ему надежду, но сегодня та безвозвратно рассеялась.
Он всматривался в неё: лицо её было бледным, сама она казалась такой слабой и беззащитной, словно тонкий стебель травы, готовый сломаться от малейшего ветра, и в то же время эта хрупкая травинка, проросшая прямо в сердце, превращалась в знак страшного внутреннего запустения. Он сдерживал раздражение, боясь снова произнести слова, которые ранят, но она по-прежнему молчала. Тогда он незаметно сжал кулаки так крепко, что ногти глубоко вонзились в ладонь. Она находилась совсем рядом, и всё же так далеко, будто между ними пролегала бездна, которую нельзя преодолеть. Только она одна, именно она доводила его до такого чувства бессилия, когда нет ни силы, ни выхода, ни даже возможности обмануть самого себя утешительной иллюзией.
Вскоре он отправился в Шуанцяо повидать родителей и остался ужинать с госпожой Мужун. После трапезы они пили кофе в гостиной, и хозяйка дома, отпустив прислугу, спросила его с серьёзным выражением лица:
— Что это за история с Ван Цилинь?
Он не ожидал, что мать затронет это имя, и, слегка растерявшись, переспросил:
— С чего вы вдруг решили поинтересоваться?
— Да ведь снаружи уже шум стоит невообразимый, — строго ответила госпожа Мужун. — Похоже, ты утратил рассудительность. До меня дошло, что у неё якобы есть от тебя ребёнок. Это правда?
— Невозможно! — воскликнул Мужун Цинъи. — В этом году я и вовсе с ней не встречался.
Госпожа Мужун чуть смягчилась, хотя голос её звучал всё ещё твёрдо:
— Этим дело не замять. Говори прямо, без хитростей. Если не сознаешься, я сама расскажу твоему отцу, и он тебя спросит.
— Мать, — сдержанно ответил он, — я не мог быть столь безрассудным. Да, у нас действительно был недолгий роман, но я порвал с ней ещё после прошлогоднего Нового года (по лунному календарю). То, что она говорит о ребёнке, — не более чем ложь. Ведь если бы это было правдой, прошло бы уже больше полугода, и она не смогла бы так свободно показываться на людях.
Госпожа Мужун кивнула, немного успокоившись:
— Я так и думала, ты не мог допустить такой оплошности. Но слухи множатся, и в конце концов всё это обрушивается на твою голову.
— Пустой звук! — раздражённо отрезал Мужун Цинъи. — Кто бы мог подумать, что она окажется столь безрассудной.
— Всё же вина и на тебе, — холодно заметила госпожа Мужун. — Ты никогда не умеешь быть осторожным, пока сам не обожжёшься. Сусу, может, и старается не обращать внимания на твои старые похождения, но если она услышит подобные вещи, сердце её будет ранено.
