Голос наследного принца вновь вернул её к действительности:
— Твой родной край, уезд Цинхэ?
— Да, — ответила она.
— Отец твой звался Гу Мэйшань, а старший брат — Гу Цун?
Лицо Абао побелело. Она подняла глаза, едва слышно вымолвила:
— Ваше высочество?..
Но он больше не сказал ни слова. Тишина давила, и наконец она не выдержала:
— Я не понимаю.
— Говори сама, — холодно произнёс он.
— Если его высочество не желает меня видеть, — произнесла она тихо, — достаточно лишь изгнать меня. К чему же столько лишних усилий?
Сяо Динцюань нахмурился, и лицо его потемнело:
— Дерзости у тебя слишком много, не находишь?
Лицо Сяо Динцюаня вновь стало привычным, замкнутым, и Абао умолкла, продолжая молча расчёсывать его волосы.
Вдруг у виска она заметила несколько белых прядей. Сначала решила, что глаза её обманулись в свете лампы, но, вглядевшись, увидела: седина и впрямь коснулась его. В таком юном возрасте это было немыслимо. Абао не знала, что делать: выдернуть их, значило коснуться запретного, а оставить, резало глаз.
Он уловил её колебание и равнодушно сказал:
— Раз уж заметила — выдерни.
— Да, — тихо откликнулась она и осторожно сняла тонкий волосок, вложила его в ладонь наследного принца. Тот бросил беглый взгляд и, не придавая значения, отшвырнул его.
Затем спросил:
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать, — ответила Абао.
На его губах появилась лёгкая улыбка.
— В таком юном возрасте суметь пережить всё это… нелегко.
Абао удивилась:
— Ваше высочество… о чём говорит?
Он не ответил. Лишь задумался на миг — и вдруг протянул руку, резко потянув за её одежду.
Абао не ожидала от него такого движения: она с испугом отпрянула и, торопливо схватившись рукой за ворот, заслонила грудь.
Сяо Динцюань усмехнулся:
— О чём ты опять себе на придумывала? Подойди. Встань на колени здесь.
Лицо Абао слегка залилось краской; она послушно склонилась на колени перед ним.
Принц нахмурился:
— Повернись спиной.
Он открыл ларец с украшениями и достал оттуда маленькую коробочку из небесно-зелёного фарфора. В ней оказалась та самая мазь от побоев, что он использовал прежде и что осталась наполовину.
Его рука потянулась к её одежде. Абао чуть замедлила движение, но в конце концов позволила стянуть с себя верхнюю ткань.
Сяо Динцюань зачерпнул пальцами мазь и осторожно провёл по глубокой ране от плети на её спине. То ли холод шёл от лекарства, то ли от его пальцев, тело Абао невольно содрогнулось, будто по коже прошёл ледяной ветер.
Но рука принца не остановилась. Он улыбнулся и спросил:
— Больно?
Она тихо покачала головой.
Он снова улыбнулся, чуть печальнее:
— Конечно, в сердце ты думаешь: зачем он спрашивает то, что и так очевидно.
— Я не смею, — ответила Абао.
Принц не обратил внимания на её слова, продолжил как бы самому себе:
— Как же не больно? Разве я не знаю? Просто я всегда думаю: должен же быть кто-то, кто спросит… хоть раз. Как тогда, в прошлый раз: и лекарь был, и редкое снадобье, но ведь не нашлось никого, кто сказал бы мне одно простое слово: “Тебе больно?”
Абао сидела к нему спиной и не могла видеть его лица; только голос, спокойный и ровный, звучал у неё за плечом. Но почему-то каждое слово отзывалось в сердце острым, невидимым толчком, и она не знала, как найти ответ.
Сяо Динцюань продолжил:
— Коучжу умерла, и весь Западный дворец спешит отмежеваться от неё, будто никогда и не знал. Только ты осмелилась сказать: «В сердце была привязанность». Эти дни я всё думаю: если в тебе и правда есть такая наивная простота, то это безрассудное безумие. А если нет — значит, у тебя сердце куда глубже, чем можно вообразить.
Абао обернулась, хотела было заговорить, но он положил ладонь ей на плечо и повернул обратно:
— Не нужно. Слова не открывают сердце. Я им не верю и никогда не верил. Истина открывается временем. Кто ты есть на самом деле, я всё равно узнаю.
Он опустил взгляд. На её спине новые рубцы наложились на старые. Худое тело, острая полоска позвоночника, будто тонкая ветвь груши — весенняя, свежая, и всё же готовая сломаться от малейшего ветра. Его пальцы скользнули по этой линии: и в движении было и отвращение, и невольная жалость.
Сяо Динцюань небрежным движением стер остатки мази о её ворот и сказал:
— Надень одежду.
Затем протянул ей ту самую маленькую фарфоровую коробочку. Абао приняла её обеими руками и едва слышно произнесла:
— Благодарю его высочество.
Он тихо усмехнулся:
— Абао, Абао… твоё имя и вправду несчастливо. Кто в этом мире станет относиться к тебе как к сокровищу?
Она опустила голову и шёпотом ответила:
— Моя мать.
Сяо Динцюань холодно усмехнулся:
— Но разве твоя мать уже давно не умерла?
Абао прикусила губы, уголки её рта дрожали, всё лицо исказила неотвратимая боль и глухая ненависть. Он, заметив это, только снова улыбнулся:
— Я знаю, ты ненавидишь меня. Но тех, кто меня ненавидит, — множество. И что можешь сделать ты, одна?
Он за одно лишь мгновение переменил несколько выражений лица, и Абао почувствовала, как силы покидают её. Опустив голову, она тихо ответила:
— Нет.
Сяо Динцюань махнул рукой:
— Ступай. Когда поправишься, вновь приходи служить при мне.
— Да, — откликнулась она и, стиснув зубы, оперлась о каменный пол, поднимаясь на ноги. Но, не выдержав, всё же спросила:
— Я… всё равно не понимаю.
Принц уже отвернулся; в его пальцах вертелся гребень, и он мерно, бездумно постукивал им по зеркальному столу. Голос его прозвучал холодно:
— Что именно ты хочешь понять?
…Вскоре она шла по крытой галерее. На повороте подняла глаза: облака закрывали луну, ветви деревьев колыхались в тёмном воздухе, создавая смутный шорох, а с крыши звенели колокольчики, перекликаясь с ветром. Вечер был тёпел, и весна второго года правления Цзиннина вступала в самую глубь своего дыхания.
