Чжан Лучжэн немного подумал и ответил:
— Государь всё повторяет, будто подходящей кандидатуры нет. Но я слышал от левого помощника Чжу: ван Ци успел предложить двух человек. Однако государь пока не согласился.
Принц кивнул:
— Всё же я должен подумать, как устроить тебя в министерство.
Чжан Лучжэн отрицательно покачал головой:
— С этим стоит обождать. Следует внимательнее выждать, какие будут распоряжения государя. Ведомство ныне полнится смутой; я сам пока не смею ступить туда без великой осторожности.
Сяо Динцюань кивнул:
— Не тревожься, я всё понимаю.
Помолчав немного, прибавил с горечью:
— Но, обретя такую дурную славу, дав врагам повод для насмешек, если в итоге всё достанется другим, разве смогу я примириться с этим?
Чжан Лучжэн не нашёл, что возразить, и, чтобы отвлечь разговор, перевёл его на другое: заговорил о недавно найденных свитках с каллиграфией времён Цзинь[1].
Сяо Динцюань только тогда чуть оживился, стал подробно расспрашивать: подлинники ли они или копии прежних эпох.
Чжан Лучжэн со смехом пообещал в ближайшее время принести их, чтобы сам принц распознал. Потом речь зашла о зимнем солнцестоянии: на другой день предстояло, чтобы все чиновники явились в дворец Яньсо[2] и принесли поздравления Восточному дворцу. Но это было старое и давно обговорённое, и вскоре он откланялся и удалился.
Наутро, ещё до рассвета, Сяо Динцюань поднялся, готовясь войти во дворец и принести государю почтение.
Абао и Коучжу помогали ему облачаться в парадное платье, и обе видели: лицо его полно тяжёлой печали.
Абао жила при нём уже более трёх месяцев и знала: труднее всего для него — встреча с императором.
Каждый раз, когда надлежало «являться пред очи», в нём закипала невидимая ярость; потому и они с Коучжу старались быть вдвое осторожнее, чем обычно, чтобы из-за случайной мелочи не пострадал весь дворец.
И только тогда, когда его свита провела принца за ворота чертога и увела прочь в окружении множества людей, они облегчённо перевели дыхание, радуясь, что беда, хотя бы ненадолго ушла за пределы их стен.
Сяо Динцюань ехал на повозке до восточных ворот Запретного города — Дунхуа-мэнь. Войдя в ворота и повернув на север, он вошёл в ворота Юнъань-мэнь, где соединялись Передний и Средний двор.
Там он увидел, как мимо идут двое мужчин в пурпурных халатах с одинарным узором и в чёрных шапках с отогнутым верхом.
Старший на вид был двадцати трёх-четырёх лет, меж бровей у него светился дух воинственности. На поясе у него был чёрный кожаный ремень с квадратной нефритовой пряжкой, а поверх — подвешен нефритовый амулет в форме рыбы, знак императорской милости, выданной вне очереди. Это был ван Ци, Сяо Динтан, старший брат по отцу и сын нынешней императрицы.
Рядом с ним шёл пятый сын императора, Динкай, недавно пожалованный титулом вана Чжао. Он носил золотой пояс, как подобало вану, но в уголках глаз ещё оставалась детская наивность. Он также был рождён нынешней императрицей.
Увидев друг друга, братья трое совершили поклоны. Ван Ци с улыбкой сказал:
— Его высочество направляется засвидетельствовать почтение государю?
Сяо Динцюань ответил, тоже с улыбкой:
— Верно. А раз уж встретились с братом вторым и братом пятым, отчего бы нам не пойти вместе?
Динтан кивнул:
— Вот так и лучше всего.
И трое пошли вперёд: Динцюань и Динтан вполголоса перекидывались словами и смехом, а Динкай следовал за ними, являя собой картину истинного братского согласия и сыновней почтительности.
Когда они подошли к главным покоям государя — залу Яньань-гун[3], — трое братьев исправили одежду и почтительно остановились под свесом крыши.
Вскоре вышел евнух и возвестил, что император зовёт. Их ввели в тёплый кабинет.
Зимнее солнцестояние только миновало, по обычаю на семь дней не назначалось утренних заседаний, потому государь вставал позднее обычного и сейчас лишь готовился к завтраку.
Увидев сыновей, он улыбнулся:
— Полагаю, и вы ещё не успели откушать. Подойдите, разделите трапезу с нами.
Тотчас служанки внесли столы, расставили приборы, передали приказ в дворцовую кухню; для трёх сыновей приготовили места рядом с императором.
Они отблагодарили и уселись, но не успели взять палочки, как вдруг занавес шелестнул, в воздухе разлился аромат, и в покой с улыбкой вошла нарядная женщина.
На ней был ярко-алый короткий жакет, длинная зелёная юбка с золотым узором, два длинных пояса её спадали до самой земли. Высокая причёска ещё не украшена венцом, но в неё было воткнуто десятка два золотых шпилек с цветочными головками; а на челе и у висков сияли цветочные наклейки из жемчуга. За нею следовали пять-шесть придворных в богатых одеяниях.
Женщина вошла в тёплый кабинет, окинула взглядом всё вокруг. Блеск румян и пудры, сияние её красоты затмевали всё прочее.
Трое сыновей поспешно вновь поднялись, сложили руки и приветствовали:
— Наши поклоны, ваше величество императрица, да пребудет с вами благоденствие!
[1] Каллиграфия времён Цзинь (晋人手帖) — «Цзинь» (265–420 гг.) — эпоха Западной и Восточной Цзинь, время, когда китайская каллиграфия достигла особого расцвета. Именно тогда творили такие мастера, как Ван Сичжи (王羲之) и его сын Ван Сяньчжи (王献之), чьи «рукописные альбомы» (手帖) считались образцом изящества. Обладать подлинниками или даже искусными копиями почерков «людей Цзинь» во все последующие века считалось высшей роскошью и знаком утончённого вкуса.
[2] Дворец Продления Благодати
[3] зал «Позднего покоя»
