Услышав такие слова, Гу Сылинь поспешно отставил кубок, пал ниц и склонил голову к земле:
— Ваше величество взошли на трон лишь благодаря вашей врождённой мудрости и величию, достойному девяти пяти, истинному уделу Небес. Если государь говорит иначе, то виновный слуга лишь тысячу смертей может принять.
Император рассмеялся:
— Всё это — только красивые речи, пустые формулы, не стоит их считать. Ведь если брать в расчёт лишь то, что я потомок прежнего государя, то кто угодно из нас мог бы сесть на этот трон.
Гу Сылинь лишь поспешно ударял челом и повторял, что виновен.
Тогда император сам поднял его, помог усадить и сказал с улыбкой:
— Служить с излишней почтительностью, людям кажется льстивым угождением. А ты, Му-чжи, всегда был таким осторожным, в каждом слове и поступке боящимся перейти грань… Вот это я и имел в виду, говоря, что ты остался прежним. Не стоит всякий раз падать ниц, твердить о грехах и смерти. Даже наследный принц ныне перенял у тебя эту манеру.
И, посмотрев, как Гу Сылинь вновь сел на своё место, император спросил:
— Говорят, наследный принц так и не заглянул к своему дяде? А ведь я помню, в детстве он был ближе всех к тебе.
Гу Сылинь сдержанно улыбнулся:
— Его высочество уже взрослый… Естественно, многое не так, как в детские годы.
Император же усмехнулся:
— Скорее всего, он попросту не смеет…
Гу Сылинь ответил тихо:
— Я — лишь внешний слуга. Его высочество сторонится лишних встреч, чтобы избежать напрасных пересудов в этом нет ничего необычного.
Император тяжело вздохнул:
— Я строго наставляю его потому, что прежде он совсем не умел держать себя. А сидя на престоле наследника, он должен уметь и сдерживаться, и хранить достоинство… Что будет за имя, если слухи о несдержанности разлетятся вовне? Ныне он стал гораздо разумнее, и сердце моё радуется этому.
Гу Сылинь почтительно молвил:
— Ваше величество изводите себя лишь ради блага наследного принца. Его высочество, несомненно, глубоко благодарен вам в душе.
Император бросил на него быстрый взгляд, не отвечая прямо, но продолжил:
— Только вот нашлись ныне тёмные и злые люди. Видя, что императрица скончалась, а я оставил при нём двух его братьев, учиться рядом, они начали распускать нелепые речи, будто «кто любим матерью, того сына держат в объятиях». Что за пустая болтовня! Но ведь находятся уши, что слушают… Когда мне попадутся такие злые языки, непременно казню пару человек и только так будет покой. Лишь боюсь, что и сам наследный принц поверил этим домыслам, вот и живёт, словно в постоянном страхе… а к чему всё это? Лишь подливает поводов тем, чьи замыслы далеко не чисты.
Гу Сылинь внезапно ощутил сухость во рту, тайком сглотнул и осторожно произнёс:
— Если его высочество действительно хранит такие мысли, то это лишь значит, что он не уразумел глубины отеческого замысла государя и доверился пустым пересудам недостойных людей.
Император усмехнулся:
— Все говорят: племянник в характере подобен дяде. Ваши речи и его, словно из одного источника. Но если бы мой третий сын когда-нибудь мог стать таким, как ты, у меня бы вовсе не осталось забот на сердце.
Гу Сылинь почтительно ответил:
— Наследный принц по природе своей умен и чистосердечен, а ещё удостаивается непрестанных наставлений и заботы от вашего величества. Если сравнивать его со мною, то всё равно что равнять великого куньпэна[1] с маленьким воробьём. К тому же я уже состарился, седины прибавляются с каждым днём… Подобно осенней цикаде, что тоскует о весеннем солнце, лишь напрасно вздыхаю. Но есть одно слово, что я давно храню в сердце, и не смел донести его до престола.
Император молвил:
— Му-чжи, к чему такие предосторожности? Говори откровенно.
Гу Сылинь поднялся, склонился ниц и сказал:
— Ныне дела на границах несколько утихли… Осмелюсь просить ваше величество назначить других достойных, а мне же позволить уйти в уединение и проводить дни в служении у трона, рядом с вами.
Император рассмеялся:
— Этого я не могу позволить. Пока хунну ещё не сокрушены, как может генерал увести коней пастись у южных гор?
Гу Сылинь вновь склонился и молвил:
— Эту мысль я питаю уже давно… Молю ваше величество вглядеться в истину. Ведь нынешний поход был омрачён моими ошибками в управлении: напрасно были истрачены казна и людские жизни. Ваше величество не только не покарали меня, но почли это за заслугу, я уже тронут до слёз. Как смею я и далее оставаться на столь высоком посту, лишь навлекая на себя укоры всей Поднебесной?
Император поднял его, не позволяя преклоняться дольше, и сказал:
— Ещё в прежнем твоём прошении я уразумел твои помыслы. Но тяготы войны разве могут лечь в вину только на тебя? Я же посмотрю, кто в этом мире осмелится порочить имя генерала Гу.
И, взглянув на него, с улыбкой продолжил:
— Я знаю: сердце твоё уже тяготится ратным ремеслом… Но прошу тебя ещё раз собраться с силами и постараться выдержать. Не только ради меня, но и ради наследного принца, чтобы сберечь для него эту Поднебесную.
Что же до новых назначений, я слышал, что Фэнин, этот юный отпрыск, ныне весьма подаёт надежды. Ведь от тигра не рождается щенок. Я надеюсь, генерал, что ты не будешь скрывать достойных, но возвысишь и доверишь ему важные дела. В будущем, когда он унаследует твой титул, он сможет стать верной опорой для наследного принца.
Государь и слуга — один переплыл бурные волны тревог, другой прошёл по горам трупов и морям крови. Они обменивались словами, и, хотя каждый понимал, что речь их не совпадает с тайным чувством сердца, всё же сказанное было безупречно, доведено до совершенной полноты.
[1] Куньпэн (鲲鹏) — это образ из древнекитайской мифологии, впервые упомянутый в «Чжуан-цзы». Кунь (鲲) — огромная рыба, безмерных размеров. Когда она превращается, то становится Пэн (鹏) — гигантской птицей, расправляющей крылья на тысячи ли.
