Сюй Чанпин бросил взгляд во двор, потом крепко сжал зубы и сказал:
— Если в словах моих будет дерзость — пусть ваше высочество простит.
Сяо Динцюань поторопил его:
— Говори прямо. При нынешних обстоятельствах к чему эти предисловия?
Сюй Чанпин склонил голову:
— Так и быть… В тот день, когда ваше высочество снизошли до моего скромного дома, вы ещё говорили, что неизвестно, чьих рук это дело. Но почему к осеннему пиру вы уже были уверены: государь также причастен к происшедшему?
Эти слова поразили принца. В одно мгновение в голове его сделалось пусто. Сколько дней прошло в смятении, одно событие сменяло другое, и он сам лишь гнался за ними без передышки. А о случившемся в тот осенний вечер он и вовсе не хотел вспоминать. Но теперь, когда Сюй вновь затронул эту рану, всё переплелось и захлестнуло его душу.
Перед внутренним взором всплыли картины: отцовский гнев перед пиром, бредовые речи старшего из рода, те странные письмена Лу Шиюя, беззастенчивая доносительная речь вана Ци… Всё это словно в один голос говорило: в замысле — рука отца. Но почему же он сам с самого начала уже держался этой мысли?
Мысль, о которой он прежде и не задумывался, теперь смутно всплыла из глубин памяти; Сяо Динцюань не смел вдумываться, лицо его побледнело. Он переспросил:
— Что ты хочешь сказать?
Сюй Чанпин низко опустил голову:
— А говорил ли с вашим высочеством о чём-нибудь генерал Гу?
В ладонях принца выступил холодный пот. Вспоминая былое, он медленно проговорил:
— Генерал сказал… что сердце его тревожно, будто всё ещё не началось. И ещё сказал: нрав его величества ему понятнее, чем мне.
Голос звучал так тихо, будто он говорил сам с собой.
Сюй снова спросил:
— После того как ваше высочество вернулись от меня, это было в полдень тринадцатого дня, — тринадцатым вечером или четырнадцатым утром… куда вы тогда направились?
В душе принца всё онемело. Лишь спустя время он ответил:
— Я снова поехал в дом генерала Гу… и пересказал ему всё, что услышал.
— И что же он сказал? — спросил Сюй.
Принц медленно покачал головой:
— Он… ничего не сказал. Только, когда пошёл вперёд, колено его дрогнуло. А я… я сказал ему, чтобы не тревожился, что всё это я возьму на себя. Но он… он всё равно не сказал ни слова…
Вдруг, резко подняв голову, Динцюань воскликнул:
— Сюй Чанпин! Что ты хочешь этим сказать?!
Сюй Чанпин ударом головы коснулся земли и сказал:
— Виновен я, достойный смерти. С той поры, как ваше высочество были переведены сюда, у меня не было ни часа, ни мгновения покоя; день и ночь я только думаю, что здесь кроется что-то странное. Ваше высочество, скажите, что было написано на той записке, которую предъявил господин Чжан?
Сяо Динцюань молчал, погружённый в свои мысли.
Сюй снова заговорил, настойчиво, но всё так же почтительно:
— Прошу ваше высочество непременно открыть истину. Сердце моё связано лишь с делом государевым. Но если с вашим высочеством случится хотя бы малейшая беда… тогда для меня и вправду останется только одно…
— …только смертью могу искупить вину, — завершил Сюй Чанпин.
Сяо Динцюань тяжело вздохнул, напряг память и медленно проговорил:
— «По этому указанию, как только минует послезавтра, непременно заставь речные паруса уйти вдаль, сотни ладей утонут. Ты же тайно предупреди всех. Дело это скрытное, ошибки быть не должно. Прочтёшь — сожги».
У Сюя глаза загорелись; он поспешно спросил:
— И больше там не было ни слова?
Принц кивнул:
— Только это.
— Хорошо… хорошо, — повторял Сюй облегчённо.
Динцюань нахмурился:
— Но ту записку написал я сам, и на дворе я уже признал это.
Сюй осторожно продолжил:
— Ваше высочество, в переписке с министром Чжаном вы когда-либо прямо упоминали имя Ли Бочжоу?
Принц кивнул:
— Да, бывало.
— Тогда ясно: это козни вана Ци, — сказал Сюй. — Государь заранее не мог знать. Если бы это действительно было по его повелению, то господин Чжан не стал бы хитрить; раз уж он поднял эту бумагу, отчего же там только эти слова…
Мысль вдруг резанула сердце Динцюаня; он резко перебил:
— Ты хочешь сказать, что Чжан Лучжэн… Зачем же ему так поступать?
Не успели слова его стихнуть, как евнух уже внёс заваренный чай. Сюй Чанпин, увидев, что тот вошёл во двор, понял: времени на дальнейший разговор больше нет. Он лишь успел тихо и поспешно прошептать:
— Если мои догадки верны, то вашему высочеству незачем тревожиться чрезмерно. Не более месяца проведёте здесь, и непременно вернётесь цел и невредим.
Сяо Динцюань быстро спросил:
— Откуда тебе это известно?
Сюй ответил:
— Лишь по рассуждению моему. В канцелярии наставников Чжаньши всё идёт своим чередом. Когда же ваше высочество возвратитесь, все коллеги непременно лично придут с поздравлениями.
Принц чуть заметно улыбнулся, но в душе ощутил разочарование:
— Ваше усердие мне ясно. Встань же, господин Сюй. Угостить тебя ныне мне нечем; выпей эту чашу чая и ступай.
Сюй Чанпин поблагодарил и только тогда поднялся. Динцюань пригласил его снова сесть, и они молча разделили чай. Когда чаша опустела, Сюй встал, простился и собрался уходить.
Принц понял, что возможности говорить наедине больше не будет, и сказал:
— Побеспокоил я тебя, господин Сюй… — а затем, повернувшись к евнуху, добавил: — Проводи почтенного писца.
Сюй Чанпин уже не нашёл других слов. Лишь снова приподнял полы одежды, пал ниц и сказал:
— Я откланяюсь. Ваше высочество, храните себя.
Сяо Динцюань кивнул:
— Благодарю.
И, взмахнув рукавом, ушёл во внутренние покои.
Сюй Чанпин тяжело вздохнул и ничего иного не оставалось, как последовать за слугой прочь. По дороге он снова и снова обдумывал слова наследного принца и, лишь дойдя до ворот храма, почувствовал, что колени его едва держат.
Сяо Динцюань, вернувшись во внутреннюю комнату, не сказал ни слова. Он сел на ложе, обняв колени, и замер. Но отчего-то всё время слышал у самого уха звонкую песнь сверчка, то близкую, то далёкую, и без конца, и без отдыха…
Сяо Динцюань уже не мог выносить назойливого стрекота и вдруг со всей силой ударил ладонью по стене.
Абао, заметив, что он лёг на ложе, не сняв обуви, и раньше сочла это странным; теперь же сердце её вздрогнуло.
— Ваше высочество?.. — спросила она робко.
Принц поднял на неё взгляд и лишь спустя долгий миг тихо произнёс:
— Ты слышала?..
— Что слышала? — недоумённо переспросила она.
Он почти шёпотом сказал:
— Ты слышала, что он сказал?
Абао покачала головой:
— Нет… Только слышала, что приходил господин Сюй.
Динцюань не ответил; снова опустил голову.
Абао поняла, что в его сердце клубится тяжесть, и только молча села рядом.
Вокруг по-прежнему стояла мёртвая тишина: каждый вдох, каждый выдох слышался так ясно, будто мир застыл. Неужели ветер перестал струиться? Птицы умолкли? Даже стража во дворе не делала шагов?..
Сердце Абао вдруг забилось так сильно, что в груди стало пусто и страшно. Она поспешно обернулась и только увидев, что принц всё ещё рядом, осмелилась облегчённо вздохнуть.
Неизвестно, сколько времени он так просидел, когда вдруг скрипнула дверь. Абао вздрогнула, подняла голову и тихо позвала:
— Ваше высочество… прошу к вечерней трапезе.
Но Сяо Динцюань будто не услышал. Тогда она поднялась, подошла ближе и мягко напомнила:
— Ваше высочество и днём толком не обедали…
Слова её ещё не успели завершиться, как он внезапно вспыхнул гневом:
— Убирайся!
Даже евнух, державший поднос с яствами, отшатнулся и остолбенел.
Абао молча вышла вон, лишь шепнула ему:
— Поставь и оставь здесь.
Так и было: блюда простояли, пока луна перевалила за восточную стену, и успели совсем остыть, но принц так и не притронулся ни к одному.
Евнух, убирая со стола, видя, что наследник не вкусил пищи, отправился с докладом к Ван Шэню. Тот вскоре явился с целой свитой, стал расспрашивать, и увидел лишь, что Сяо Динцюань натянул поверх себя одеяло и, не сняв даже верхней одежды, лежит, отвернувшись к стене.
