Когда Абао вновь распахнула глаза, за окном ещё дрожало лишь слабое предрассветное сияние, а Сяо Динцюаня уже не было рядом. Одеяло, наброшенное на неё, она не знала, когда оказалось на плечах. Вскочив в спешке, Абао метнулась взглядом по внутренней и внешней комнатам, нигде не было его фигуры. Она на миг задумалась… и всё же вернулась в покои: торопливо пригладила волосы у висков, поправила платье, лишь после этого решилась толкнуть дверь и выглянуть наружу.
И точно: наследный принц уже сам облачился в парадное одеяние, стоял во дворе, заложив руки за спину. Услышав скрип двери, он обернулся. На его лице ещё лежала лёгкая тень усталости, уголки губ были опущены, глаза — чуть припухшие. Но в его взгляде, обращённом к ней, царило безмятежное спокойствие. Это был тот самый взгляд его высочества, который она знала слишком хорошо: подобный застывшей осенней воде, лишённой бликов, без волн и без тени отражений… из него невозможно было уловить ни радости, ни гнева.
Рука Абао, державшаяся за косяк, медленно соскользнула вниз, к подолу платья. Она сжала пальцы в кулачок и, склоняясь с почтением, сделала полупоклон в сторону Сяо Динцюаня, тихо произнеся:
— Ваше высочество…
Наследный принц отвёл взгляд и, не проронив ни слова, повернул лицо в сторону.
Абао осталась стоять у порога, не зная, войти ли ей, выйти ли… В её сердце ясным отблеском запечатлён был лишь тот один его взгляд. И всё же она тихо отступила назад, вернулась в покои и опустилась на край постели. Рукой она коснулась угла одеяла.
Вещи и люди различны… ткань ещё хранила лёгкое, ускользающее тепло. Абао вдруг сжала ладонь, сердце её сотрясла неясная тревога, будто хотелось удержать что-то невидимое, но… хватка осталась пустой. Подушка и постель неумолимо холодели, становясь такими же безжизненно-равными, как стол и стулья в этой комнате, как каждая кирпичная кладка, каждая каменная плита.
Один порог… один взгляд… и уже бездна, как расстояние до края небес. А ночь, та самая ночь, и вправду уже ушла в прошлое.
В краях Чанчжоу стояла погода, что называли суровой поздней осенью, но в сравнении со столичной зимой отличалась она уже совсем немного. На пограничных заставах, если взойти на крепостную башню и окинуть взглядом даль, простирались лишь бескрайние поля поблёкшей, мёртвой травы. Северный ветер налетал и всё вокруг склонялось, становясь однотонно-бледным, словно выцветшим.
Речные русла давно пересохли; лишь кое-где, где ещё держалась влага, вода вместе с тиной и пожухлой травой схватывалась в грязные ледяные корки, прятавшиеся под покровом стеблей и лишь временами выдававшие себя короткой искрой, когда ветер пронзал пустошь.
Бледное, тусклое солнце уже поднялось в высь; небо было туманно, и быстрые облака, стремительные, как стаи птиц, мгновенно меняли облик горизонта: только что клубились они над дальними вершинами, а в следующую мигу уже нависали над самыми стенами крепости.
Отроги гор Яньшань далеко тянулись вдаль, подобно сине-зелёным драконам, чёрным ужам, извивающимся до самого серо-голубого небосклона, конца их нельзя было углядеть. За ними же простиралась беспредельная северная пустыня.
Таков был пейзаж, к которому Гу Фэнин за шесть-семь лет уже привык, зрелище, врезавшееся в его память навеки.
В эту пору Гу Фэнин, положив руку на эфес меча, шагал по крепостным стенам Чанчжоу вслед за исполняющим должность генерала Сюаньвэй — Ли Минъанем.
Этому двадцатисемилетнему заместителю генерала судьба даровала ту же породу благородных черт, что и наследному принцу, изящное и ясное лицо, но долгие годы на суровой границе сделали кожу рук и щёк смуглой, с медным отливом; оттого глаза его казались ещё ярче в них сверкал свет, прямой и неотвратимый. Многолетняя военная жизнь, непрерывный грохот конницы и копий не оставляли сомнений: под тяжёлым доспехом скрывалось крепкое, закалённое тело.
Ли Минъань, когда ещё служил в Военном ведомстве младшим чиновником, встречал этого молодого офицера несколько раз. Помнил он его смутно: тогда старший брат, Гу Чэнъэнь, был ещё жив, и Фэнин оставался в столице, во всех его словах и движениях ощущалось благородство и мягкость учёного мужа. Кто бы мог вообразить, что всего за несколько лет под рукой Гу Сылиня он будет перекован в отважного, стремительного воина.
Теперь же не нужно было и оборачиваться: одного лишь тяжёлого звона доспехов за спиной хватало, чтобы представить, насколько ровны и твёрды его шаги.
Ли Минъань всё же обернулся и с улыбкой сказал:
— Господин Гу, и ныне приходится утруждать тебя сопровождать меня на осмотре крепости… Совесть моя оттого не на покое.
Гу Фэнин без промедления скрестил руки в почтительном поклоне и ответил:
— Генерал говорит слишком высоко… недостоин я стольких слов!
Ли Минъань продолжил:
— Я лишь временно ведаю делами. Когда здоровье твоего отца восстановится — без всяких прошений его величество сам издаст повеление. Тогда я вернусь в свой Чэнчжоу, а здесь лишь заменяю тебя на месяц-другой, не более.
С этими словами налетел резкий порыв ветра, пронёсся над крепостной стеной, туго натянул стяги, заставив их яростно хлопать и звенеть. Но на них уже не имя рода Гу, а иероглиф Ли развевался над башнями.
Гу Фэнин непроизвольно прикрыл глаза и, слегка склонив голову, произнёс:
— Недостойный воин никогда не умел изящно говорить… Когда генерал столь вежлив, я и не знаю, как ответить.
Ли Минъань рассмеялся дважды и молвил:
— Скромен в речах, значит искусен в делах… Таков издавна нрав дома великого воеводы. Но, признаться, слова мои были излишни. Вон там… кто эти люди?
Гу Фэнин последовал направлению его руки, всмотрелся и спустя миг ответил:
— То простые жители города, вышли косить траву для коней. В последнее время на границе сравнительно спокойно, потому и стража у ворот не столь строга, как во дни тревоги. Народ тоже ищет пропитания… Коли они не нарушают повелений двора, недостойный воин лишь махнёт рукой и пропустит их.
Ли Минъань вгляделся внимательнее, убедился, что и впрямь все были простолюдины, волосы собраны, одежды застёгнуты справа, без всякого подозрения. Он облегчённо усмехнулся и сказал:
— Верно… Я ведь только что принял это место, поневоле приходится уделять лишнюю долю внимания. Прошу, заместитель Гу, не пеняй на меня.
Гу Фэнин поспешно склонился и произнёс:
— Генерал слишком высоко меня ценит.
Ли Минъань сказал:
— Господин Гу вскоре должен будет отправляться в путь. Прошу тебя, вернись сперва в город и немного отдохни. Дорога предстоит дальняя, береги себя. Когда же достигнешь столицы, не забудь передать моё почтение твоему отцу. К часу змеи я выйду проводить тебя ещё раз, но тогда речи будут лишь формальные… потому несколько слов искренности скажу здесь, на крепостной стене.
