Сяо Динцюань кивнул, и лишь спустя долгое молчание холодно усмехнулся:
— Я и прежде думал, что за первым ударом последует второй. Значит, не столь уж я был слеп. Только вот скорость, с какой всё совершается, и широта, с какой всё охватывает, превзошли мои ожидания.
Чжан Лучжэн, опустив плечи, тихо утешал:
— Ваше высочество, не стоит предаваться печальным мыслям. Раз ситуация зашла так далеко, то, думаю, его величество… не станет больше искать прошлые ошибки. Мы по-прежнему руководим своими подразделениями и можем продолжать служить вашему высочеству в государственных делах, как и раньше.
Сяо Динцюань поднялся, подошёл и взял его за руку:
— Не в том сомнение, Мэнчжи, чтобы ты не был мне предан. Но с этих пор каждый твой приход ко мне будет считаться тайным визитом, достойным кары. Боюсь, всякое дело станет куда труднее…
Он стиснул зубы, тяжело выдохнул и с горечью добавил:
— К тому же, разве это не отзывается в сердце горьким холодом? Одним императорским повелением можно вершить суд, низлагать и возводить, даровать жизнь или лишать её… но зачем же опускаться до таких расчётов?
Чжан Лучжэн тоже поднялся, сложил руки и почтительно увещал:
— Ваше высочество, не изрекайте столь упадочных слов. Подумайте: великий генерал всё ещё сражается на передовой, и его сердце связано с вашим именем; да и память о покойной императрице обязывает вас, не смейте даже допускать подобной мысли.
Сяо Динцюань, услышав это, почувствовал острую боль в сердце и оборвал его:
— Мэнчжи, не нужно повторять того, что я сам прекрасно знаю. Лишь теперь я понял слова древних: государь должен быть государем, подданный — подданным, отец — отцом, сын — сыном. То были не пустые речи. Я не за этот призрачный титул держусь, не только ради вас всех… Но ради собственной жизни, ради единственной возможности не быть сметённым, я ни на шаг не отступлю.
Он помолчал и продолжил:
— Впереди ещё идёт война. Думаю, в ближайшее время решаться на новый удар против меня не станут. Ты и я должны беречь себя и ждать… смотреть, как будут развиваться события. А о том, кто назначен в новые наставники, если узнаешь что-то, пошли скорее весточку.
Чжан Лучжэн покорно согласился, ещё несколько раз напомнил о здоровье и пище. Но перед самым уходом всё же не удержался: склонился низко и сказал:
— Я и господин Чжу благодарим вашего высочество за милость и защиту.
Сяо Динцюань замер на миг, а потом резко обернулся и отмахнулся:
— Довольно… не нужно больше слов.
В ту ночь у тёплых покоев при наследном принце служила Коучжу. Она распустила волосы Сяо Динцюаня, медленно и бережно расчёсывала их, и тихо сказала:
— Я сегодня снова расспрашивала её… но она всё твердит те же самые слова.
Увидев, что лицо наследного принца омрачилось, словно безразличное, она склонила голову, прижалась ближе и шёпотом позвала:
— Ваше высочество?
Сяо Динцюань лишь коротко отозвался, в сердце его было тяжко и пусто. Он поднял взгляд и в зеркале увидел: белоснежные руки женщины, подобные стеблям лотоса, переплелись с его чёрными, как вороново крыло, прядями. Чёрное становилось ещё чернее, белое — ещё белее, и в этом сочетании было невыразимое очарование, нежность и соблазн.
Не сдержавшись, он протянул руку и коснулся её руки. Коучжу тихо рассмеялась, раскинула руки, обвила его шею и прижала щёку к его волосам. Сердце её было полно любви, так полно, что слов не находилось… и лишь снова, почти неслышно, прозвучало:
— Ваше высочество…
Когда наследный принц вновь вступил во дворец, праздник весеннего жертвоприношения[1] уже миновал. За пределами столицы вдоль дорог склонились ивовые ветви, в воздухе колыхались зелёные пряди, а в садах пылали цветущие персики — незаметно настал новый год…
К тому времени указ о назначении нового министра обрядов, Хэ Даожаня, заведующим делами в управлении наставников при наследнике уже был оглашён. Вместе с тем был обнародован и императорский рескрипт: воспитание наследного принца и формирование его добродетели — дело первостепенное; следует очищать исток, блюсти основание. Отныне надлежит совмещать ведение ритуалов и попечение о наследнике, благо и для дома, и для государства, и впредь то станет непреложным правилом династии.
В зале Цинъюань-дянь наследный принц явился к государю. Император лишь бросил взгляд на коленопреклонённого сына и произнёс:
— Твоё прошение я видел. Хотелось бы лишь, чтобы мысли твои в сердце были такими же, как слова, написанные в нём.
Сяо Динцюань тихо, почти шёпотом ответил:
— Да.
И больше ничего не сказал.
Император, заметив, что он молчит и долго не поднимает головы, ощутил новую вспышку гнева и спросил:
— Что же это значит?
И только тогда увидел: наследный принц отвернул лицо и, украдкой, краем рукава вытер уголок глаза.
Лишь теперь император заметил на его лице размытые дорожки слёз — нечто, чего он никогда прежде не видел. В сердце его шевельнулось удивление, и он спросил:
— Неужели я несправедливо укорил тебя?
Но наследный принц лишь закрылся рукавом и плакал, не желая отвечать. Император не стал прерывать его рыданий. Лишь спустя долгое время услышал, как сын, захлёбываясь словами, прошептал:
— Сын недостоин и лишён счастья. Мать моя скончалась рано; ныне я ещё и тревожу государя-отца, утратив его любовь… Тогда, в покоях, слова мои были смятённые и безумные — стыд и позор жгут меня. То было лишь отчаяние, вынудившее поступить так. Отец, прошу, смилуйся и прости.
Голос его, обычно чистый и светлый, теперь, перемежаясь слезами, звучал словно удар хрусталя о лёд, ещё яснее выказывая неподдельную искренность.
Император слушал и, кажется, был тронут; он сам подошёл ближе, желая поднять сына. Но Сяо Динцюань, передвигаясь на коленях, обвил руками ноги отца и уткнулся лицом, заливаясь беспрестанными слезами.
Император, видя его в таком состоянии, ничего не мог поделать. Он протянул руку, похлопал сына по плечу и сказал:
— В этой истории есть и моя вина. Долго думая, я всё же решил вновь назначить тебе наставников. Хэ Даожань великий учёный; с его поддержкой тебе будет легче, чем с другими. Только не держи в сердце обиды на отца.
Сяо Динцюань, сквозь слёзы, всхлипнул:
— Сын благодарит отца за великую милость. Если отец и впредь будет думать обо мне так… мне останется лишь умереть без могилы.
Император поднял его, утешил несколькими мягкими словами. Лишь тогда наследный принц понемногу унял слёзы, склонил голову и покаянно прошептал:
— Я утратил достоинство.
В это время подошёл Ван Шэнь, отвёл его умыться и поправить одежду. После этого Сяо Динцюань снова явился к императору, поклонился и попросил позволения:
— Прежде чем покинуть дворец, хочу пойти в покои императрицы-вдовствующей и поклониться ей.
Император согласился и взглядом проводил его.
Сяо Динцюань пообедал во внутренних покоях, и лишь затем покинул дворец. Вышел за ворота, поднялся в повозку, бросил холодный взгляд на ряды золотых стражей вдоль дороги, опустил шёлковую завесу и, поправив кисти на своём венце, сдержанно усмехнулся.
— В Западный двор.
В ту ночь император ночевал в срединных покоях. Императрица сама помогла ему снять верхнюю одежду и, улыбаясь, негромко сказала:
— Сегодня наследный принц заходил ко мне. На этот раз говорил больше обычного и просил, чтобы я вновь убеждала государя, мол, пусть отец не тревожит себя заботами.
Император холодно усмехнулся:
— А у меня он сегодня проплакал полдня.
Императрица задумалась, затем осторожно произнесла:
— Наследный принц ещё юн. Пусть государь наставляет его и того достаточно. Он же дитя без матери, душа его и без того отягощена больше, чем у прочих. Если вы обходите его сурово, сердце его будет болеть ещё сильнее и не станет ли он тем более мнителен?
Император фыркнул:
— Сердце его болит? Это мой сын. Неужели я сам не ведаю, что у него на уме?
Императрица изумилась:
— Государь, что вы хотите этим сказать?
Но император резко отвернулся, откинул рукав и прошёл во внутренние покои. Издали лишь донеслось его глухое, страшное слово:
— Его сердце достойно казни!
…Снаружи луна стояла в зените, сияя серебром, как натянутая шёлковая нить. Ночной восточный ветер пронёсся над дворцом и усадьбами ванов — и всюду разлилась холодная, водянистая тишина.
[1] Праздник весеннего жертвоприношения — один из важных обрядов в императорском календаре, приуроченный к началу нового земледельческого цикла. В этот день государь приносил жертвы Небу и Земле, молился о благополучии державы, урожае и мире. Для двора это был не столько народный праздник, сколько торжественный ритуал, подчеркивающий связь императора с Небом.
