Название главы происходит из «Книги перемен», Гексаграмма №1 — «Цянь», символ неба и созидательной силы).
Полный текст линии (девятая на шестой позиции):
上九：亢龙有悔。
Shàng jiǔ: kàng lóng yǒu huǐ.
«На верхней девятке: дракон, вознёсшийся слишком высоко, пожалеет».
Эта строка описывает крайнюю степень успеха и власти, за которой неминуемо следует падение.
В системе «Ицзина» каждая гексаграмма учит соблюдению меры: когда добродетель (или сила) достигает вершины, она обращается в противоположность.
Посланник из Чанчжоу, направленный в столицу, также попал под проливной дождь и задержался на несколько дней. Когда тайное письмо наконец достигло Восточного дворца, над городом уже рассеялись тучи, и за окном у наследного принца вновь зазвучали осенние сороки, радостно перекликавшиеся на ясном небе.
Едва письмо оказалось в его руках, Динцюань ощутил лёгкий, едва уловимый аромат — тонкий, но стойкий, с мягкой теплотой и прозрачной свежестью, напоминавший мускус, однако с примесью древесного мха и лёгкой кислинки, что придавала запаху особую глубину. На конверте не было ни единой надписи, но он сразу понял, оно от Гу Фэнъэна. Отослав всех, он достал золотой нож и медленно разрезал сургуч. Когда вынул письмо, аромат стал ярче, будто ожил в прохладном осеннем воздухе, принося с собой ощущение тихого тепла.
Динцюань прочёл письмо, потом перечитал его ещё дважды, от начала до конца. После этого достал из ящика золотую кресало и трут, поднёс к солнечному лучу и поджёг бумагу. Лист обратился в пепел, но тонкая нить аромата драконьего ладана ещё долго вилась вокруг, не желая рассеяться.
Тихий осенний свет проникал сквозь решётчатое окно, дробился на квадраты и ложился на его плечи, словно россыпь золотых чешуек. Он сидел неподвижно в этом зыбком золоте, вдыхая остаток аромата на пальцах, и вдруг вспомнил слова Сюй Чанпина. Он долго сидел молча, потом усмехнулся горько и с самоиронией. Всё‑таки он слишком недооценил брата. Чувствовал неладное, но не предполагал, что тот осмелится на столь дерзкий шаг. Если он и впрямь сумел установить связь с пограничными военачальниками и, не дождавшись и половины месяца после отъезда Гу Сылиня, уже затеял смуту. Значит, замысел его куда обширнее, чем казалось.
Но больше всего Динцюаня поразило упоминание в письме о той самой пейзажной картине. Ци‑ван давно утратил прежнее мастерство, следовательно, кисть могла принадлежать лишь его брату. Почерк на картине он не узнавал, но не мог подавить догадку: возможно, когда‑то золотой страж Западного дворца и Чжан Лучжэн после праздника Средней осени уже видели эти черты. Мысль о том, что за всем этим может стоять его пятый брат, не давала покоя. Шесть лет прошло с их первой встречи. Если всё это правда, значит, тень заговора тянется куда глубже, чем он думал.
За окном сороки не умолкали, и вдруг по спине пробежал холодок. Древняя притча о богомоле и цикаде вновь оживала в стенах дворца и на придворных лестницах — вечная, как сама власть. Он, сам того не замечая, стал частью этой игры, осторожно лавируя между силами, но неужели всё равно обречён разделить судьбу тех двух насекомых? Слишком уж он доверился себе. А за его спиной, быть может, давно затаился жёлтый воробей, терпеливо ждавший, пока он устранит цикаду, мешавшую ему самому. Тогда кем же был он в их глазах?
Он медленно разжал правую ладонь. Пять длинных, белых пальцев — рука, что никогда не держала плуга и не брала вожжей. Но на подушечках — мозоли, след от многолетнего трения пера. Это была рука учёного, пропитанная ароматом драконьего ладана, и запах этот вился у ноздрей, как призрак, не исчезающий даже при свете дня.
Он вспомнил давние годы, такие далёкие, будто из прошлой жизни: как этой рукой рисовал брови любимой, как прятал её в чужой рукав, спасаясь от холода, как писал рецепт лекарства, и чернила растекались от волнения. Всё‑таки он слишком доверял себе. Подойдя к столу, он достал из‑под книг мерную линейку и стал бить себя по ладони — раз за разом, пока рука, некогда запятнанная лишь чернилами, не окрасилась кровью.
