Он всматривался в переплетение линий на ладони, теперь залитых алым, — они походили на резаные шрамы. Осенний свет, чистый, как вода, смешивался с каплями крови и стекал меж пальцев. Впервые он ощутил, что время имеет форму, что его можно увидеть. В этот тихий осенний полдень, когда боль в ладони превзошла боль в сердце, он наконец позволил себе подумать: что же ускользнуло сквозь пальцы за эти двадцать с лишним лет — всё то, что когда‑то было самым дорогим на свете.
Он вспомнил детство, задний сад дома Нин‑вана. Мать держала его на руках, тонким пальцем писала на его ладони два иероглифа и улыбалась:
— Это твоё имя.
Он спросил:
— Почему именно такое?
Она ответила:
— Потому что отец и мать считают тебя сокровищем, что держат на ладонях.
Он засмеялся и поверил без сомнений. Какой ребёнок не верит матери? На её щеке мерцала золотая шпилька, и это сияние казалось ему самой красотой мира. Даже теперь он помнил: каждая искорка на её лице была отблеском нежной улыбки.
Он вспомнил младшую сестру, только начинавшую лепетать. Увидев брата, она тянула к нему пухлые ладошки, на которых виднелись пять круглых ямочек, и смеялась, показывая первые молочные зубы. После долгих его стараний она наконец выговорила первое слово «гэ‑гэ», «брат». С тех пор, услышав это слово, он всегда ощущал запах молока и ту же щемящую нежность, что тогда.
Он вспомнил старшего на семь лет двоюродного брата Гу Фэнъэна, юношу с детским прозвищем Жу. Тот впервые посадил его на коня, сам держал поводья, и они вдвоём медленно ехали по зелёным лугам Южной горы.
— А где Фа‑гэ? — спросил он, уткнувшись в гриву.
— Он с отцом в Чанчжоу, — ответил кузен. — Станет великим полководцем и будет охранять тебя.
— А ты? Уедешь?
Гу Фэнъэн улыбнулся:
— Я не люблю смотреть на бойни. Когда выучусь и сдам экзамен, государь даст мне чин. Если ты сочтёшь мою службу достойной, оставишь меня в столице. Пусть верные служат вовне, а преданные при дворе, тогда ты станешь великим правителем.
Но мальчика заботило другое:
— Значит, ты не уедешь?
Кузен снова улыбнулся, коротко ответив:
— Не уеду.
Он вспомнил брачную ночь. В пологе из тонкого шёлка он, смущённый и неловкий, тихо спросил:
— Я не причинил тебе боль?
Невеста долго молчала, потом протянула руку и мягко сжала его ладонь. В этом прикосновении было столько тепла и доверия, что он поверил — она не оставит его, как другие, и они проживут жизнь вместе.
Все эти мгновения были реальными, не радуги и не фейерверки. Но всё утрачено: что‑то погибло, что‑то исчезло. Хоть он и хранил их, как сокровища на золотом блюде, всё оказалось тщетным. Он опустил взгляд на ладонь и попытался утешить себя: если бы не боролся изо всех сил, откуда взялись бы эти кровь и шрамы?
Будда проповедовал, и небо осыпалось цветами. Но среди этого цветочного дождя он видел, как жемчужина Суй‑хоу обращается в пепел, нефрит Хэ‑ши раскалывается, башни из семи сокровищ рушатся, золотая чаша плавится, а священные свитки истлевают в прах. Столько прекрасного исчезло, и осталась лишь одна вещь. Он хранил её, как редкий фарфор Юэ, в тайной сокровищнице души. Но если и её не уберечь, то, может быть, стоит разбить самому, чтобы жизнь обрела завершённость?
И если не разбить самому, то как потом, предстоя перед богами, он сможет упрекнуть их в бездушии, не оставив им ни слова в оправдание?
Динцюань беззвучно рассмеялся. Ладонь уже онемела, боли не было. Лишь аромат ладана, смешанный с металлическим привкусом крови, вился вокруг — запах заговора.
Чжоу У вошёл, чтобы перевязать ему руку, но не осмелился спросить о причине раны. Приказал всем молчать и не выносить ни слова за стены. Динцюань холодно дождался, пока всё будет убрано, и сказал:
— С сегодняшнего дня мой аромат для одежды будет из драконьего ладана.
Чжоу У удивился:
— Настоящий слишком дорог. Во дворце Яньцзо его нет, да и во внутреннем хранилище немного. Если это дойдёт до слуха государя, он сочтёт расточительством. Сейчас, когда началась война, император велел сократить расходы, самое время подать пример. Лучше заменить ладан водой алоэ, жасмином или белым жасмином; если нужен стойкий запах — возьми мускус. Зачем тебе эта излишняя роскошь?
Динцюань посмотрел на перевязанную руку и усмехнулся:
— Капля драконьего ладана держится месяцами. Когда память начнёт изменять мне, пусть этот запах напоминает о боли, чтобы я не забыл.
Чжоу У понял, что спорить бесполезно, и тихо ответил:
— Слушаюсь. — После чего удалился.
